Часам к десяти я закончил все приготовления. Генкины брюки я выгладил с нажимом всего своего веса на утюг, а в ботинки набил бумаги и поставил их на середине комнаты, чтобы они побыли у меня на виду. А вскоре явился Генка. По тому, как он открыл дверь и взглянул на меня, я понял, что с ним что-то случилось. Я подумал об аварии и спросил, где машина. Он сел на мою койку и ознобно сказал:
Во дворе. Там деревенская женщина
Ну и херувим с ней! сказал я. Она, надеюсь, не укусила тебя?
Она везет домой мужа из морга, сказал он, не шевелясь и не моргая. В оба конца около ста километров Может, поедем вместе, а? Они сзади сидят.
Как сидят? не понял я.
Прямо, сказал Генка. Он без внутренностей. Их у мертвецов в моргах выбирают для учебы студентов
Ну и пусть! крикнул я. Какое это имеет значение?
Все же одну только оболочку повезем, страшно сказал Генка. Как укольная боль, меня пронизало почти непреодолимое желание ударить его: он не смел, не должен был ввязываться в это ненужное для нас дело калымить на перевозке мертвецов в такси, но раз тот уже сидит там
Она два дня искала подводу или машину, сказал Генка. Вид у него был «вот-вот явится». Говорит, просят восемьдесят, а у нее всего сорок три с копейками
Во дворе. Там деревенская женщина
Ну и херувим с ней! сказал я. Она, надеюсь, не укусила тебя?
Она везет домой мужа из морга, сказал он, не шевелясь и не моргая. В оба конца около ста километров Может, поедем вместе, а? Они сзади сидят.
Как сидят? не понял я.
Прямо, сказал Генка. Он без внутренностей. Их у мертвецов в моргах выбирают для учебы студентов
Ну и пусть! крикнул я. Какое это имеет значение?
Все же одну только оболочку повезем, страшно сказал Генка. Как укольная боль, меня пронизало почти непреодолимое желание ударить его: он не смел, не должен был ввязываться в это ненужное для нас дело калымить на перевозке мертвецов в такси, но раз тот уже сидит там
Она два дня искала подводу или машину, сказал Генка. Вид у него был «вот-вот явится». Говорит, просят восемьдесят, а у нее всего сорок три с копейками
Ну и что? И повезем, раз взялся, сказал я. Подумаешь, развел сантименты! Дорогу знаешь?
Машина стояла метрах в пяти от подъезда и мигала левым подфарником, Генка забыл выключить рычаг указателя поворота. Мы одновременно открыли передние дверцы и сели, как гестаповцы в кинофильмах об отступлении: стремительно, тесно, наклонясь вперед. Мне не хотелось, чтобы Генка подумал, будто я, как и он, боюсь глянуть назад, но оборачиваться тоже не тянуло. Сзади нас цепенела трудная непустая тишина, и неизвестно было, что лучше чтобы там шевелились или сидели тихо. Генка торчал за рулем как истукан. Он старался миновать оживленные улицы и держался поодаль от тротуаров. Как только мы выбрались за город, невидимая нами женщина на заднем сиденье заголосила переливчато и бессловесно. Мы не знали, как быть успокаивать ее или молчать, и как ехать медленно или быстро, и нужно ли снять береты или оставаться в них. Ее голос становился все изнурительней и изнурительней, и Генка повел машину зигзагами, потому что то и дело взглядывал на меня и зачем-то наваливался на руль. Я посоветовал ему переключить скорость с четвертой на третью, но после этого стало еще хуже, гуд мотора каким-то непутево утробным ладом вплелся в звериный вой женщины
Нет, я не думаю, что именно это голошение вдовы привлекло к нам внимание контролера, его служебную машину я заметил метров за сто. Она стояла на обочине шоссе, и красный светящийся диск нам был выброшен почти с того же расстояния. Генка сбил скорость на нейтральную и стал притормаживать, а глазами спросил у меня, как быть. Женщина, наверно, почуяла что-то неладное и стихла. Я сказал Генке, что все в порядке. Счетчик у нас включен, неположенного числа пассажиров нет, сменное время не истекло. Что еще? Главное было знать, как там сидят сзади, но оглядываться не хотелось, а кроме того, контролеру никакого нет дела до пассажиров. Тем более что их вполне нормальное число.
Контролер был ведомственный, но лично я видел его впервые, они у нас менялись через две недели на третью, потому что рано или поздно люди так или сяк сходятся между собой, а по положению о контролерах это им с нами не полагалось. Генке бы сидеть спокойно, внешне у нас ведь все было в порядке, но он заколготился и первым поздоровался с контролером. Тот не ответил, будто не расслышал приветствие, и потребовал путевку. Он не сказал ни «пожалуйста», ни «предъявите», а просто буркнул: «Путевку», и Генка поспешно и угодливо проговорил: «Сию минуту». Вот тогда я и напомнил Генке, что контролер забыл представиться. Ему, наверно, было лет под пятьдесят. При свете малых фар я как следует разглядел и его темно-синий плащ до пяток, и кожаную фуражку, и по-зауральски круглое дубленое лицо. О том, что он забыл представиться, я сказал Генке в меру независимо и заинтересованно, как и подобает пассажиру с каким-нибудь общественным весом. Возможно, я сказал это зря, но сожалеть об этом было уже поздно: контролер забрал у Генки путевку, а меня спросил, кто я, собственно, такой. Я сказал, что к любому собственно советскому человеку надо обращаться на «вы» не только днем, но и ночью. Он порекомендовал мне с намеком на какое-то всегда возможное худо сидеть, пока сидится, и в это время Генка нечаянно приоткрыл дверь и в машине зажегся свет