Никто не держал автомат у виска его возлюбленного брата.
Пальцы Хефте прикоснулись к его окровавленным лохмотьям.
– Берт, они убьют тебя, – сказал он тихо и холодно. – Я покупаю наши жизни в обмен на оружие, мой брат. Скажи им комбинацию на замке, и мы свободны.
«Лжешь», – подумал Берт. Ты свободен уже сейчас, товарищ. Никто не надругался над твоим телом. Его губы заныли, когда вытягивали кляп.
Он немного подвигал челюстью, потом языком. Его рот пересох, как могила, вырытая в песках пустыни.
Сейчас ему было стало жарко. Это место источало жар, как врата ада. «Мюнстер» плавился и впитывался в хлеб. Тонюсенькие кусочки – бабушка не должна заметить, что он ворует сыр.
Он чувствовал запахи влажного лесного воздуха, различая запах почвы и перегноя. Он вдохнул, чтобы охладить свои измученные легкие.
– Предатель! – крикнул он изо всех сил.
Хефте отшатнулся как от пощечины. Итальянец с выпученными бегающими глазами снова ударил его по лицу. Голова откинулась в сторону.
Берт чувствовал волны тепла, идущие от земли, словно она горела.
– Однажды мы сделаем это – подожжем весь мир! – снова крикнул он.
Итальянец обернулся к Хефте и озабоченно покачал головой.
– С тобой он хочет говорить еще меньше, чем с другими, как и следовало ожидать.
– Нет, погодите, – взмолился Хефте, – я узнаю комбинацию!
– Вот, так всегда с любителями, – проронил кинопродюсер, ни к кому не обращаясь. Его выпученные глаза расширились.
Отступив назад, он вытащил из кармана пиджака маленькую автоматическую «беретту» калибра 0.25.
– Отойди в сторону, пока я его прикончу, – приказал он Хефте.
– Нет, я заставлю его говорить.
Хефте вынул из кармана маленький перочинный нож; с щелчком выскочило длинное лезвие – тонкое, узкое и заточенное как бритва; таким оружием закалывают, кромсают или... делают то, что приходит в голову его владельцу, подумал Берт. Хефте – как раз такой.
– Никогда, – закричал Берт своему возлюбленному брату.
– Нет, – сказал Хефте почти мягко. – Не надо так говорить. Пожалуйста. – И двинулся к Берту с ножом.
Глава 18
– Я рада, что все это оказалось так просто, – говорила Пандора Фулмер Джилиан Лэм. Женщины стояли в холле Уинфилд-Хауза, наблюдая, как съемочная группа готовилась к интервью с его превосходительством. Только что в другой комнате была отснята беседа с Пандорой.
– Вы знаете, это современное оборудование, – объясняла Джилиан.
– Да, конечно. Мой опыт общения с телевидением – не из самых приятных. Мили толстенных кабелей, вьющихся змеями по всему дому, огромные старые камеры на треногах размером с «фольксваген». А свет! Моя дорогая, свет – это вообще!
– Теперь все гораздо проще. – Джилиан смотрела, как оператор проверяет углы съемки. – С мини-камерами мы мобильнее и не зависим от сильного освещения. Думаю, что мы готовы, миссис Фулмер.
– Я приглашу его превосходительство, – ответила миниатюрная хозяйка. Она пошла куда-то в потайной уголок, где его превосходительство вершил государственные дела вопреки суматохе, поднятой группой программы «Лэм на заклание». Или он как бык храпит где-то перед тем, как выскочить на арену и встретиться с матадором?
Странно. Название передачи сразу раскрывало ее направленность и остроту. Тем не менее на памяти Джилиан не было случая, чтобы кто-то отказался принять ее со съемочной группой.
Люди меняли свое привычное поведение, когда включалась камера, подчиняясь стереотипу, усвоенному из телепередач.
– Я не испытываю к нему злобы, – сказала о чудовищном маньяке мать убитого им ребенка. – Мне только жаль его мать.
Телевидение формирует поведение. Джилиан поняла это, снимая тот сюжет.
– А что вы почувствовали, когда нашли его тело, миссис Кэтсмит? – Вздох, пауза.