— Он кивнул, все еще не поднимая глаз, темных и запавших. — Если это называется предать доверие — пытаться спасти девушку от душевной раны… то я это с радостью сделаю столько раз, сколько понадобится.
Вот теперь у Мэтью все в голове сложилось.
— Ты не хочешь следить за преподобным сам, чтобы тебя вдруг не увидели, и потому хочешь, чтобы это сделал я.
— Да, — с надеждой сказал Джон. — Я могу тебе немного заплатить, если это тебе подойдет.
Мэтью допил вино, но не ответил. Он подумал, что если действительно станет следить за преподобным, то может узнать, куда они с Вандерброкеном ходили и почему лгали в ночь убийства Деверика, что шли в разные места.
— Ну что? — напомнил о себе Джон.
Мэтью прокашлялся.
— Ты не знаешь, выходил ли преподобный вчера вечером?
— Констанс говорила, что он был дома. Понимаешь, в том-то и дело. Он эти три недели ни разу не оставался дома два вечера подряд. Даже когда дождь шел, все равно выходил. Вот почему она думает, что сегодня он пойдет, и скорее всего между девятью тридцатью и десятью.
— Но она не может быть уверена ни в том, что это будет сегодня, ни что в указанное время?
— Думаю, что нет.
Мэтью не пришлось долго раздумывать.
— Ладно. Я попробую сегодня между половиной десятого и десятью. Если придется, я буду ждать до десяти тридцати, но потом иду домой.
Он знал, что будет ждать и до одиннадцати, и позже, но не хотел выдавать своего энтузиазма.
— Спасибо, Мэтью, и благослови тебя Бог за такую помощь. Хочешь, я тебе заплачу?
— Нет. Я это делаю, чтобы показать, что не таю зла.
А заодно, подумал Мэтью, выяснить вопрос насчет Уэйда и Вандерброкена. Но женщина — это новый кусочек в мозаике. Прежде всего кто она? Во-вторых, почему она ждала на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, а не подошла к дому с доктором Вандерброкеном?
Вернулась официантка, принесла еще вина, но Мэтью уже получил все, что ему было нужно, и был готов уходить. На пути к выходу, где Джон должен был подписать свой счет, они снова прошли через игорный зал, где за эти полчаса стало еще более дымно, людно и шумно. Проститутки в кричащих платьях и крашеных париках, с лицами, заляпанными белой пудрой, красными румянами и темными тенями, бродили меж столами, охотясь за монетами. А мужчины, которым эти монеты принадлежали, были только препятствиями на пути к цели. В зале Мэтью не увидел ни Полларда, ни Кипперинга, но они могли просто перейти к другому столу.
Мэтью и Джон уже прошли полпути, как вдруг дорогу им перегородили две густо накрашенные куколки, будто вынырнувшие из дыма рядом с игральным столом. Одна была не слишком молода и размером с Хирама Стокли, другая — тощий призрак лет, быть может, тринадцати. На оскаленные в улыбке кривые черные зубы страшно было смотреть. Джон Файв выставил локоть и удержал пузатую на расстоянии, а Мэтью шагнул в сторону от девчонки, обогнул двух человек, стоящих на дороге, — и тут будто получил удар в живот, когда увидел рядом с собой, совсем рядом, Эбена Осли за карточным столом.
Он сидел с тремя другими, но Мэтью не узнал среди них тех бандитов, которые так жестоко обошлись с ним вечером в понедельник. Все игроки смотрели только на карты, которые сейчас сдавали. Мэтью заметил, что у Осли самая маленькая кучка серебра из всех, и на скулах и на лбу у него пот. Белый парик съехал на сторону.
Мэтью смотрел, скорее завороженный видом своего врага, чем заинтересованный игрой. Игроки бросали монеты и карты, потом один из них радостно заорал, и Осли скривился так, будто змея выползла у него из кружки эля. Он шумно выдохнул — то ли в отчаянии, то ли в отвращении, полез за своим вечным блокнотом с золотым орнаментом на обложке, открыл его и стал что-то писать карандашом, обернутым лентой.