Я думал, что вы меня, может быть, боитесь. Не хотите ли чуть больше света?
— Никогда не против, — ответил Мэтью, снимая треуголку и кладя ее на штабель коробок.
Кипперинг отошел на несколько шагов, нагнулся и пошарил в развале старой конторской мебели. Оттуда он извлек фонарь на две свечи и зажег их фитили от той, что держал в руках. Потом потянулся и повесил фонарь за ручку на крюк на потолочной балке, между собой и Мэтью.
— Ну вот, — сказал он, когда свечи разгорелись. — К вашим услугам. Так что вы хотели видеть?
— На самом деле, — ответил Мэтью, — только вот эти ступени.
— Да? И что в них такого особенного, чего не вижу я?
— Они шаткие, правда же? Я помню, вы велели мне ступать аккуратно, потому что они старше вашей бабушки. Мистер Кипперинг, а как зовут вашу бабушку?
— Мою… бабушку…
— Да, имя, — сказал Мэтью отчетливо. — Как ее зовут?
Кипперинг начал было говорить, но и он, и Мэтью знали, что это имя будет ложью. Может, если бы Кипперинг не так устал, или был не так болен, или не так оглушен выпивкой, он бы соврал легко и непринужденно. Но сейчас не видел в этом смысла. И рот, готовый что-то сказать, медленно закрылся.
— Вы не помните имя вашей бабушки? И я имя своей не помню. У нас, сирот, это общая черта, мне кажется.
Кипперинг глядел в пламя свечи.
— Рассказать вам одну повесть? — спросил Мэтью. — Вообще-то она трагична. Но в ней есть надежда, и я верю, что вы ее увидите.
— Да-да, — сказал хрипло Кипперинг, не отрывая глаз от света. — Говорите.
— Жили на свете два человека, очень любившие друг друга. Преданные друг другу. Его звали Николас, а ее звали — зовут — Эмили. Свенскотты из Лондона. Ни у кого из них не было больших амбиций. Он любил музыку и хотел быть дирижером, а она хотела только быть хорошей женой и матерью. Но по ходу жизни Николаса Свенскотта убедили купить с небольшой помощью отца маленькую оптовую фирму, которая снабжала таверны, и грезы молодости ушли прочь. Зато пришли деньги. Поскольку из-за своих личных качеств мистер Свенскотт не был так сосредоточен на прибыли, он мог подрезать цены другим оптовикам — без всякой злобы, чисто ради дела — и вдруг оказался богатым молодым человеком. Его соперники все это видели, но что они могли сделать?
— И правда, что? — спросил Кипперинг. — Вы хотите строить предположения?
— Нет, сэр. Я консультировался с человеком, долго служившим у Свенскоттов кучером — его зовут Гордон Шалтон, и он живет в двух милях к северу от Филадельфии по тракту. — Мэтью приподнял брови. — Могу я продолжать?
— Если хотите. — В голосе Кипперинга слышалась дрожь.
— Похоже, — говорил Мэтью, — что мистер Свенскотт добился большого успеха. Он превратился в адепта планирования и организации. И действительно: человек, который умеет сплести хаос скрипок, труб и барабанов в симфонию, шутя управится с поставками копченой колбасы, солонины, бочек вина и эля своим клиентам. Хороший оптовик держит у себя склад, где хранит еду и питье, пока они не понадобятся тавернам.
— Спасибо за отлично построенную лекцию по экономике таверн, — сказал Кипперинг, быстро глянув на Мэтью.
— К сожалению, — продолжал Мэтью, — при успехе мистера Свенскотта роль, выпавшая его жене, ей оказалась как минимум трудна. Как говорил Горди — это он попросил меня так его называть, — Эмили Свенскотт была тихой и доброй женщиной, которая предпочитала проводить время у себя в саду с бабочками, а не посещать события светского сезона.