— Ты арестован — на случай, если еще сам не понял. Шагай давай! — скомандовал Нэк.
Мэтью открыл часы и поднес к свету:
— Сейчас восемь двадцать.
— Ну, мне, может, этакие выпендрежные часики не по карману — и одному богу известно, как ты их раздобыл, — но мне для выполнения моего долга они и не нужны. Ты пьян, а до тюрьмы как раз минут десять-двенадцать ходу, если я свои улицы знаю.
— Я не пьян, на меня напал бандит.
— Во как? И кто это был? — фыркнул Нэк. — Сам Маскер, да?
— Мог быть и он, не знаю.
Нэк ткнул фонарем в сторону Мэтью:
— Так чего же ты жив?
На это у Мэтью ответа не нашлось.
— Пошли, — велел Нэк и надавил концом дубинки на горло Мэтью. Тот напрягся, чтобы не сдвинуться под давлением.
— Я в тюрьму не пойду, — ответил он. — Я пойду домой, потому что я не нарушал указа.
Пусть даже дом — это голландский молочный сарай без окон, но утром он проснется свободным человеком.
— Значит, сопротивляемся аресту, да?
— Значит, сообщаю вам, что иду домой и советую заниматься своим делом.
— Вот как?
— Забудем лучше это происшествие. И спасибо за помощь.
Нэк криво усмехнулся:
— А я вот думаю, что тебе нужно втемяшить кое-что.
Он замахнулся дубинкой, и Мэтью понял, что констебль собирается размозжить ему голову.
Но если Нэк думал, что Мэтью пьян и не способен защититься, то его ждал немедленный и неприятный сюрприз, потому что Мэтью переложил завернутый в бумагу предмет в левую руку, а правой выразил энергичный протест прямо в зубы Нэку. Звук был такой, будто веслом ударили жирную треску. Нэк пошатнулся, глаза у него полезли на лоб, дубинка рассекла воздух там, где только что стоял Мэтью.
Секунды три ошеломленный Нэк стоял неподвижно. Потом оскалился, как разъяренный зверь — скорее всего взбесившаяся водяная крыса — и бросился снова, занося дубинку. Мэтью стоял твердо. Ему очень хорошо вспомнилось, что говорил Хадсон Грейтхауз на первом уроке фехтования: «Ты должен перехватить инициативу у своего противника». Мэтью решил, что к кулачной драке это тоже применимо, как и к бою на рапирах. Шагнув назад, он блокировал удар левым предплечьем, а правый кулак направил прямо в нос Нэка. Что-то влажно хлюпнуло, констебль отлетел назад, чуть ли не скользя на каблуках. Он кашлял, фыркал, капли крови летели из обеих ноздрей. Потом прикрыл разбитую морду ладонью, и из глаз у него показались слезы.
Мэтью занес кулак для очередного приветствия и спросил:
— Хотите еще, сэр?
Нэк что-то жалобно промямлил. Мэтью ждал следующего нападения — это уже было бы третье за один вечер. Но Нэк опустил голову, повернулся, быстро зашагал туда, откуда пришел, и свернул влево на Кинг-стрит, унося с собой свет фонаря.
Скатертью дорога!
Мэтью чуть не выкрикнул это ему вслед, но без света у него храбрости поубавилось. Он не знал, не побежит ли Нэк звать еще какого-нибудь констебля на помощь, да и не очень этим интересовался. Подобрав свой узел, он оглянулся, проверяя, что больше никто не будет хватать его за горло сгибом железной руки, и пошел быстрым шагом в сторону дома Григсби.
Никогда раньше Мэтью так не был рад свету — пусть даже из пробитых гвоздями дыр в жестяном фонаре, поставленном возле двери сарая. Шнур с ключом болтался на дверной ручке, как и было обещано. Мэтью отпер дверь, спустился на три ступеньки, светя себе фонарем, и оказался в помещении примерно вдвое меньшем его мансарды. Утоптанный земляной пол был цвета корицы. Стены оштукатурены и выкрашены соответственно в кремовый цвет. Неуютного вида оленья шкура на топчане у стены ожидала своего постояльца.