Они тащили с собой мешки и узлы, шатались, будто вместо ног им приделали палки с шарнирами. Невозможно было отличить их друг от друга, если не считать того, что мужчины все как один были бородаты, женщины — с невероятно грязными волосами, а дети — засаленные куколки, напоминающие ядовитые грибы в лесу.
— О Боже, это ж какие должны были там твориться ужасы! — Пусть Григсби был обеспокоенный старый дедушка, но еще он был газетчик, которому чем-то надо заполнять «Уховертку». И даже без пера и блокнота в руке он стал собирать материал. — Где капитан? — спросил он у двух одуревших путников, но они будто не поняли его и поплелись дальше мимо. — Капитан где? — требовательно спросил Григсби у седобородого исхудалого джентльмена, на котором отлично сидел костюм. Не сейчас, а двадцать фунтов тому назад. — Где капитан?
Человек показал дрожащим пальцем на седого бородача, рыдающего на досках причала, и пошел дальше, шатаясь, оставив у ног Мэтью один из своих башмаков с пряжками. На глазах Мэтью и Григсби капитан на миг прервал рыдания, чтобы поцеловать доски причала, да так, что в губах остались занозы.
— Деда!
Это был то ли крик, то ли визг.
— Берил! Берил! — закричал в ответ Григсби и бросился навстречу фигуре цвета глины, одетой в драные лохмотья. Девушка (если действительно под всем этим бесформенным тряпьем была девушка) бросила два парусиновых мешка, которые тащила в руках, и попыталась побежать навстречу деду, но на такое действие привыкшие к морю ноги согласия не дали. Два широких шага, резкое качание в сторону — и она свалилась на доски причала, будто ее огрели веслом от баркаса поперек спины. Тут же Григсби нагнулся, помогая ей встать, Мэтью направился к ним, а в это время несколько других пассажиров бросились поднимать капитана, и Мэтью оказался прямо на линии огня, когда бородатый мореход рявкнул шестипушечным залпом:
— Опять эта девица!
Берил, переливаясь оттенками болезненно серого от пыли до сухой плесени, покрывавших ее одежду, лицо, руки, ноги и слипшиеся перепутанные волосы — некоторое разнообразие вносила только красная кровь из поцарапанного носа, — села и заморгала в сторону капитана, будто от пощечины.
— Это она прокляла наше плавание! — ревел капитан. Он метнулся к ней, но его удержали другие, отчего вся компания чуть не рухнула снова. — Две недели по выходе из Портсмута, и она сбивает преподобного Патриксона прямо за борт! Вот с чего начались наши беды, вот когда мы ударили левиафана и отворились ворота в ад!
Берил уже стояла, покачиваясь на расставленных ногах, как работяга с тачкой на хлопкоочистительном заводе.
— Это ты выбросила такой кусок мяса с носа корабля, где кружили день и ночь морские адвокаты! — Голос капитана звучал резко, придушенно и совершенно безумно. — Ты, ты навлекла на нас гнев Божий!
— Да ну, — ответила Берил, и ее голос был хотя и хриплый, но на удивление спокойный. — Я только мыло уронила.
— Только мыло уронила! — закричал капитан, обращаясь к зрителям. — Только мыло уронила!
Тут он окончательно вышел из себя, вырвался из удерживающих его рук и завертелся волчком, срывая с себя одежду. Рубашку и башмаки он сбросил, панталоны спустились на лодыжки, он запрыгал по причалу в одних чулках и татуировках. Несколько горожан схватили его, кто-то попытался набросить на него попону — попытка не удалась, потому что капитан вырвался, сбросил все, что еще отделяло его от наготы, и побежал вдоль причалов в направлении Хановер-сквер с криком: «Только мыло уронила! Только мыло уронила!», успешно уходя от погони из восьми человек и трех собак.
— Деда, я больше ничего не делала! — Берил прильнула к Григсби.