4
На завтрак хлебцы с липовым медом. Как у Мандельштама: «Золотистого меда струя из бутылки текла так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела». Облизываю искрящиеся сладкие капли с пальцев, вгрызаюсь в хрустящий кругляш.
Собираю в игривый рюкзак в мелкую английскую розочку термос и контейнер с бутербродами. Свитер под серую кожанкку, кеды, в уши плеер. Белая гвардия, чьи песни целуют в сердце. «Уже два года, два долгих года, идет бесконечный дождь». Я научилась с ним дружить, он больше не срывает с меня кожу, оставляя дрожащей на холоде. Но солнце так и не выглянуло.
Приезжаю в мое заповедное место небольшой природный парк, раскинувшийся на берегу пруда в деревушке в нескольких километрах от города. Внутри никого, люди, испугавшись плохой погоды, предпочли тепло домашнего очага лесным странствиям. Поэтому здесь только я и природа. Медленно иду по тропинке, здороваясь с деревьями, глубоко вдыхаю бодрящий воздух. Дохожу до берега под ногами поскрипывает галька, смешанная с пожелтевшей хвоей. Останавливаюсь рядом с одинокой сосной, дорогая, ты и я одной крови. Смотрим на волны, подгоняемые ветром, и ведем неспешную мысленную беседу, только между нами, девочками. Горячий шоколад обжигает кончик языка, растрепанные волосы взмываются ореолом над головой. Плеер давно выключен, и в уши струится безмятежность, перебиваемая лишь плеском воды и шепотом деревьев.
Краем глаза улавливаю какое-то движение. Вдалеке по пляжу идет старушка. Сухонький божий одуванчик, седые волосы аккуратно спрятаны под косынку, серое пальто висит мешком, на ногах трогательные башмачки с пуговицами.
Подходя ко мне, она мягко улыбается, а потом дребезжащим голосом задает вопрос, от которого по рукам начинают бегать мурашки: «Бедная девочка, тоже гуляешь в одиночестве?». «Я сама так решила, мне хорошо», решительно произношу в ответ, показывая, что тему обсуждать не намерена. Моя собеседница грустно вздыхает: «А я вот не решала, только ушли все, и оказалась никому не нужна».
Я не сторонник задушевных бесед с незнакомцами, но что-то упрямо щиплет в районе ребер, и я не спешу убегать. Вместо этого мы садимся на скамейку, и Вера Ивановна рассказывает свою, в сущности, бесхитростную историю: сначала у мужа бес в ребро ударил, затем дети разлетелись по континентам, и не осталось никого. «Вот так живешь, вкладываешь в семью свою душу, а потом выясняется, что никому это и не нужно было. Зато подруг всех растеряла, никакой карьеры не сделала, и даже на старости лет нечего вспомнить», жалуется новая знакомая. Я ничего ей не отвечаю, лишь в очередной раз убеждаюсь, что добровольное одиночество все же благословение.
Вечером Эсси Пиддок прыгает во сне, и я решаю, что никогда ничего не буду просить у жизни, кроме возможности все также пребывать между явью и выдумкой, в моем искусственном мире с книгами, фильмами, кофе и мечтами. И сказка заканчивается.
5
«В небе прячется прялка кисеи этой жалкой, и там гром гремит, как в руке пацана пробежавшего палка по чугунным цветам». По утрам холод царапает голые пятки. Я скрываюсь с горячей кружкой в импровизированном вигваме из одеяла и читаю Бродского вслух.
В воскресенье езжу на барахолку, разыскиваю старые фотографии для своей коллекции. Я не знаю людей, изображенных на них, не имею и малейшего представления об их судьбах, но понимаю, что за любым человеком своя история. Назначив себя их хранителем, аккуратно вклеиваю каждую карточку в альбом и скрупулезно заношу информацию, которую удалось получить от продавцов или найти в интернете по обрывкам слов на обратной стороне. Смешно, но мне кажется, что пока я их помню, пока всматриваюсь в серьезные, грустные или улыбающиеся лица, они остаются живыми.
Мой сегодняшний улов: три сестры-пионерки в идеально накрахмаленных фартучках, мужчина в военной форме времен второй мировой и грустная девушка в белом платье и с длинной косой. «Маруся» написано на обороте. Кем ты была, Маруся, и почему такая бездонная печаль таится в твоих глазах? Хотела бы я знать ответы на эти вопросы. Возможно, однажды я получу их, но лишь там, за чертой.
Минуты стремительно вальсируют, день вальяжно перекатывается через середину. Пытаюсь позаниматься йогой, но не могу расслабиться даже в шавасане. Неужели я нечаянно запустила в свой дом фантом, или же интуиция о чем-то предупреждает?
Решаю воспользоваться проверенным средством, успокаивающим не хуже ромашки с мятой включаю «Вам и не снилось» и занимаю уютное место перед экраном. Катя и Рома, дети, совсем еще дети. Растерянные, дерзкие, неумело и наивно пытающиеся защитить свои чувства вопреки всему. «Как хорошо, что ты маленькая, как жаль, что ты маленькая».
В этот момент за стеной начинает играть музыка. Громкий рэп вмиг разрушает всю атмосферу моего вечера. Бросаю взгляд на будильник 20:30. Еще полтора часа у меня нет никаких прав вести себя, как склочная соседка, требующая тишины. Надеваю наушники, увеличиваю звук. Стараюсь сосредоточиться на фильме, но в мозг упорно вползает назойливый речитатив. К финалу картины мы подбираемся втроем: я, воздушная «Последняя поэма» и какая-то бодро-унылая песенка с обилием мата, посвященная нерушимой дружбе настоящих «бро» и коварным женщинам. Я не склонна к преждевременным суждениям, но даже гипотетические симпатии к моему соседу улетучиваются на глазах. То ли еще будет.