Все бы ничего. Но некогда мне было готовиться к экзаменам. Любаша из паралелльного класса помешала. У нас с ей была вполне любовь. Дамочка была очень даже развитая, сама по себе перворазрядница по спортивной гимнастике. И папа, и мама имели честь зону потоптать. И было еще два старших брата, которые активно готовили почву для своей первой ходки. В смысле, все части 206-ой (по старому УК) у них были на лбу написаны.
Я почему по жизни всегда старался к женщинам бережно относиться? Да потому, что хватало ума иногда не наступать на старые грабли.
Любаша настоятельно требовала ежедневных свиданий. По летнему времени вопрос где примоститься не стоял. И вот, когда я отменил два следующих свидания по причине консультаций по истории СССР, Любаша подозрительно усмехнулась: «Та-ак. Другую нашел? Ну, попомнишь» И проломилась с треском сквозь кусты, одеваясь на ходу. Если честно я сразу ничего не понял.
Зато на следующий день до меня дошло. Потому, как я попал на консультацию не по истории СССР, а ну, типа, как надо себя вести в приличном обществе. Два Любашиных брата поймали меня на автобусной остановке, проводили в кустики, и начали дудохать. Мой бокс помог мало, только обозлил их. Не знаю, что от меня бы осталось, но раздался вопль, и братья отскочили в стороны. Любаша сначала оплеухами посадила братьев на землю, а потом с размаху упала на меня, и заорала: «Я вас, падлы, поубиваю! Я же просила легонько!»
Было дело, потом с этими братьями встречались, пиво пили. Ржали над собственным идиотизмом.
А в военные иностранные языки меня не взяли. Один тамошний источник сказал мне по-тихому: «У тебя слишком внешность заметная. А нам неприметные нужны».
Так что Я в том смысле, что получается так либо надо любить свою женщину, либо любить свое дело. А совмещать получается только на компромиссах
Гуманизм советской власти
Ну вот. Вычитал посадили где-то в дальней иностранщине учительницу за секс со школьником. Типа, совратила. По мне, темное это дело
В бытность мою в старших классах были у нас уроки пения. Учительницей была Светлана Сергевна то ли Куперман, то ли Кантерман. Точно не Рабинович.
Ух, какая была Маленькая, стройненькая. Туфли всегда на высоком каблуке, так што ножки у нее были просто прелесть. К косметике, помнится, она как-то странно относилась. Здоровенные свои черные глазищи мазала со страшной силой. А губки свои розовые и прелестные помадой даже и не трогала. А еще у нее мода была улыбаться краешком рта. Короче, в какой-то момент я сомлел.
Ну, это надо было видеть. Начал я Светлану после уроков терроризировать. Притаскивал из дома всякие сувениры иностранные, и изо всех сил делал вид, что жить не могу без классической музыки. Она была женщина неглупая, все, по ходу, поняла. От сувениров отказывалась, и играла мне на рояле всяких тама Бетховенов. Улыбаясь краешком рта.
Доулыбалась.
В один прекрасный день она ничего не поняла толком, но оказалась на том самом рояле. Не имея опыта, я ввел ее в убытки все застежки-молнии попереломал. И, то ли рояль громко резонировал, то ли Света слишком громко объясняла мне, что я не прав. Но в класс пения вперся Яков Семеныч Гольдберг. Который завуч.
И ведь, рожа немытая, нет чтоб уйти. Умнейший вопрос задал: «А что здесь происходит?» У Светы глаза съехали к переносице, а я вскочил и пошел к завучу. У того сработал инстинкт самосохранения, и он испарился.
Пытались Светлану Сергеевну обвинить в растлении малолетних. А я, как обычно, кинулся исповедоваться к папане в смысле, это я виноват, она тут с боку припеку. Он сначала с удивлением слушал, потом начал ржать, а потом сказал: «Разберемся»
Сходил папаня в школу, потом завуч меня обходил стороной. А Светлана Сергеевна? А она ниче. Дальше пение преподавала
Не откладывай на завтра
Вот товарищ Аджабраил жизнь видел только из окна персонального автомобиля товарища Саахова. А я до десятого класса эту самую жизнь разглядывал, уютно устроившись в папаниных ежовых рукавицах. Где-то подспудно я чувствовал, что реальность очень редко совпадает с тем, что писали в советских книжках. А после поступления на журфак МГУ, когда папаня отпустил меня в свободный полет, я стал радостно тыкаться во все темные углы окружающей меня действительности. И очень быстро убедился, что все современные писатели за очень редкими исключениями одно жулье. Но остаточные явления книжных розовых очков не раз и не два ставили меня в очень хреновые положения.
Одно время я постоянно околачивался в редакции «Московского комсомольца». Там было много таких оболтусов, как я. Занимались с нами два человека Саша Аронов и Юра Щекочихин.
Как сейчас вспоминается, Аронова мы малость побаивались. Он молча смотрел на будущих светил журналистики с таким задумчивым любопытством, что хотелось сразу перестать отнимать у него его драгоценное время. И убежать к Щекочихину. Когда я в первый раз увидел Юру, то решил, что он здорово похож на Гурвинека. Как я теперь понимаю, Юра был умнейшим человеком с даром учителя. Когда он заворачивал дубово написанную информашку, то после его слов и обидно не было, и понятно становилось что у тебя не так.