Старик закрыл глаза и, отпустив мою руку, откинулся на подушку. Глаза его закрылись. Сознание вновь покинуло многострадальца. Я присмотрелся: да нет, просто уснул. Ладно, Димас, спи, отдыхай, а я пойду переваривать полученную информацию.
Сделав пару шагов к двери, я остановился. В ушах прозвучал хриплый голос грека, призывающий меня взять ключи. Сам не зная, зачем, я вернулся к кровати Антониди и достал из тумбочки увесистую связку. Обещал, всё-таки
17 июля, 2359, отделение реанимации.Звонок телефона разорвал в клочья блаженную тишину ординаторской. Я вскочил с кушетки, пытаясь разделить сон и явь, схватил трубку:
Реанимация!
В кардиологии клиническая смерть! Семьсот двенадцатая палата! проорал в трубку доктор Симакин и отключился.
Петрович, в ружьё! В кардиологию на реанимацию!
Мы выскочили в коридор и, подхватив «волшебные чемоданчики», устремились в кардиологию. Из седьмой палаты выбежала Клара и пристроилась в арьергарде. Боевым порядком мы пролетели тёмный коридор отделения: у семьсот двенадцатой столпились изгнанные Симакиным из палаты больные. Внутри царил полумрак, на койке у окна лежало тело пожилой женщины. Мы с Петровичем поставили чемоданы и схватились за углы матраса:
Три, четыре! Больная вместе с матрасом оказалась на полу. Я нащупал пальцами сонную артерию. Петрович занёс кулак над грудиной
Стой, Петрович!!! Мой вопль опоздал на долю секунды. Хрясь! Кулак коллеги опустился на грудь болезной
А-а-а, убивают! Вы что ж делаете, ироды! покойница истошно заорала и принялась стряхивать с себя ошалевшего Петровича, Да что ж это творится-то?! Спала, никого не трогала на пол швырнули, бить стали! За что?!
Петрович вопросительно уставился на меня. Я пожал плечами:
Был пульс. Я хотел сказать, но ты успел раньше
А где наш труп? возмутился коллега.
И в самом деле. Вызывали-то на реанимацию. Симакин, хоть сволочь изрядная, но врач неплохой, и такими вещами шутить не станет. Кто-то действительно умер, а мы тут время теряем. Почти минуту коту под хвост. Мы переглянулись и вновь схватились за матрас:
Три, четыре! визжащее тело вновь оказалось на кровати. Я на секунду задержался:
Простите, сударыня! Обознались, и, провожаемые проклятиями покойницы симулянтки, выскочили в коридор. Тётки больничных халатах заверещали:
Сюда, сюда вам, скорее, тыча пальцами в соседнюю семьсот тринадцатую. Я выругался про себя: то ли у Симакина дефект дикции, то ли у меня дефект слуха. Ладно, потом разберёмся. Мы вихрем влетели в искомую палату.
Первое, что бросилось в глаза ритмично двигающаяся симакинская спина в промокшем насквозь халате. Коллега делал массаж сердца, видимо, уже давно.
Петрович, замени! Клара, маску, гармошку, клинок! И готовь подключичку. я выхватил из рук сестры дыхательный набор и присел у головы умирающего умирающей! Вика!
Пал Палыч, вы что? окрик Клары вывел меня из оцепенения. Я запрокинул Викину голову и прижал к её лицу маску:
Петрович, стоп!
Коллега прекратил массаж. Я сделал гармошкой вдох. Давай дальше. На «пятнадцать раз».
Петрович кивнул и начал бормотать отсчёт. Клара быстро раскладывала всё необходимое для интубации. На счете «пятнадцать» Петрович остановился. Я сделал ещё два вдоха и схватил поданный Кларой ларингоскоп. Так, язык отжать, надгортанник вверх вот она, гортань. Скверно, ах, как скверно! Из гортанной щели выползала розовая пена. Отёк лёгких!
Трубку!
Клара вложила мне в руку интубационную трубку. Я аккуратно ввёл её в трахею, подсоединил гармошку и начал вентиляцию. Сестра раздула манжетку и зафиксировала трубку.
Петрович, что с ритмом?
Он прижал «утюги» к груди Вики. На мониторчике дефибриллятора беспорядочно заплясала зелёная змейка.
Фибрилляция! Заряд!
Мерзко, с нарастающей амплитудой, завыл звуковой индикатор зарядки и через три секунды умолк.
Отошли!
Я поспешно убрал руки.
Разряд!
Викино тело выгнулось дугой. Змейка на мониторе продолжала судорожно извиваться. Петрович чертыхнулся, отбросил «утюги» и продолжил массаж.
Всё готово для подключички! Клара времени зря не теряла. Я отложил гармошку и в несколько движений установил катетер в подключичную вену.
Лидокаин, восемьдесят.
Клара стремительно отламывала ампулам головки. Петрович опять схватил «утюги». Раздался знакомый вой зарядника. Я качал гармошку, тщетно пытался нащупать левой рукой пульс на сонной артерии и отрешённо смотрел на Вику. «И это всё, что я любил», невесть откуда пришла на ум цитата.
Происходящее носило совершенно сюрреалистический характер. Нет, всё было привычным: клиническая смерть, реанимация, чёткие действия по устоявшемуся алгоритму вот только тело, которое мы терзали в попытках вернуть к жизни, принадлежало Вике а когда-то и мне. И это было насквозь неправильным
Отошли! Разряд!
Мгновенная пронизывающая боль вонзилась в левую руку, так и не нашедшую пульс на шее Вики. Сильнейший удар отбросил меня от неё. Боль горячей лавиной пронеслась по всему телу, заставив сердце судорожно сжаться. Я удивлённо посмотрел на Петровича, беззвучно что-то кричавшего, попытался вдохнуть, чтобы ему ответить и не смог. А потом наступила холодная темнота.