У матери затряслись плечи, и из груди вырвался сдавленный стон. Вся добродетель, что проявляла дочь к ней, к ним, теперь обернулась материнской болью и страданием.
Вера виновато улыбалась, нежно поглаживая уже седеющую голову матери.
4
Пришли с силоса Надя и Игнат. В доме запахло ароматом луговых трав.
А это чё вы тут делаете? спросил подросток, не признав старшей сестры.
Ефросинья Михайловна торопливо поднялась с колен и, вытирая подолом передника лицо, сказала с придыханием:
На радостях это мы. Веруня приехала.
Первой к Вере подбежала Надя. Обнялись, смеясь, расцеловались.
Игнат смотрел на сестёр и не спешил с поцелуями не мужское это дело, хотя едва сдерживал желание броситься сестре в объятия.
Вера сама подошла к нему, пригнула его голову к себе, поцеловала в вихор.
Какой большой стал и сердитый, потеребила соломенные волосы брата. Ну, нá тебе за это подарок, подошла к чемодану, открыла и вытащила из него чёрные ситцевые штаны, шаровары!
Игнат, обрадовано заулыбавшись, принял их и прикинул на себя таких ни у кого в деревне нет! Последний крик моды.
Я вам с Лёнькой одинаковые привезла.
Спасибо, Верунчик! крикнул подросток и побежал в горницу, на ходу расстегивая свои латанные-перелатанные штаны, которые ни грех было бы пустить на половую тряпку.
А это тебе, Надейка, кофточка. Не знаю, в пору ли? По себе прикидывала. Мы теперь с тобой не больно-то разные.
А это тебе, Надейка, кофточка. Не знаю, в пору ли? По себе прикидывала. Мы теперь с тобой не больно-то разные.
Надя взяла кофточку, она оказалась шелковой, прижала к губам и глубоко-глубоко вдохнула. Какие же подарки сладко духмяные!
Выскочил из горницы Игнат и закружился. Куда девалась взрослость
Ну, как? восторженно спрашивал он, разводя широкие штанины в стороны. Лихо?
Цыга-ан! Настоящий цыган, отвечала за всех мать, виновато и радостно поглядывая на Веру, та улыбалась с тихой радостью, за которой угадывалась грусть пережившего немало человека.
Игнат, подпрыгивая, убежал на улицу.
Надя ушла в горницу. А Вера тем временем набросила матери на плечи цветастый широкий платок и выложила на стол сатиновый отрез на платье. Ефросинья Михайловна всплеснула руками, протестуя.
Ты что же это? Зачем? А себе?..
Что себе?.. Себе подождёт, засмеялась Вера. Вы тут совсем обносились. Забыла, поди, когда последний раз обнову справляла?
У Ефросиньи Михайловны к горлу подступил комок: да что же ты со мной делаешь, девочка моя?!.
Вышла Надя. Голубая кофточка пришлась ей впору, и девочка сразу повзрослела, посерьезнела, даже осанка изменилась; девушка стала более женственной, грациозней.
Ах, Надька!.. только-то и смогла выдохнуть мать.
Ефросинья Михайловна, глядя на дочерей, улыбалась ломаной улыбкой сквозь слезы, и видела перед собой уже не девочек девушек. Выросли. Как выросли!.. Худо, правда, тяжело было, но выросли. И понимала, что не будь старшей дочери, не отослали бы её тогда на тот военный завод, смогла бы она одна поднять такую ораву? Вот уж воистину: не было бы счастья, да несчастье помогло. И радость, и горе до слёз. Каково-то у них дальше сложится? Войны бы не было больше, войны
Вбежала Нюська. Она с порога бросилась к Наде, приняв её за городскую сестру; та показалась ослепительно нарядной в новой кофточке, в платке на плечах (в Верином подарке для матери), стояла перед зеркалом, висевшем на стене, и красовалась.
Здорова, сестрёнка! припала девочка в сестре.
Здорово! Давно не виделись, засмеялась Надя, а вместе с ней и все присутствующие.
Девочка растерянно отстранилась от Нади и вопросительно посмотрела на мать. Рядом с ней на скамейке у окна, из-за света, падающего из него, не разглядела гостью, сидела девушка. Она показалась совсем молоденькой, щуплой и как будто бы смахивала на мамку, как Лёнька сказывал, но ничуточку не походила на Тоську Середкину. Ну вот, ни капельки!
Нюська кисло хмыкнула тоже мне, городская! И неохотно подошла к сестре.
Лёнька задержался на улице. Игнат щеголял перед пацанами обновой, разводя в стороны широкие штанины.
Цыганские, говорил, сестра с городу привезла!
И Ленька заспешил домой. Его тоже ждала радость.
Твист
Тимофей Карпук вернулся в родное село. Внешне он был таким же, как и до войны: высоким, плечистым, сильным, но поседевшим и с дышащей ямой над правым глазом пролом черепа отчего глаз при волнении воспалялся, багровел, контрастно выделяясь на лице.
Вот здесь, остановилась старуха Марфа, указав палкой на едва заметный бугорок, и вздохнула.
Могучие плечи солдата поникли, и сухие желваки застыли на скулах. Соседка поднесла конец старенького платка к губам, глядя на него сочувствующе, и, пришамкивая беззубым ртом, говорила:
Свирька Гурко пристрелил её. На сносях уж была. Шла по воду, а он с ихними ахфицерами ей навстречу. Сказал им, шо она учителка и шо мужик у ей партейный. Они ему: гут, гут. Тот, антихрист, возьми, да и пульни ей прямо в живот. Ох, и мучилась Убил бы сразу, так нет, покуражился. Павушка ему перед смертью сказала, что ты за неё отомстишь
Отомщу, бабушка.
Эх-хе. Ихде ж ты ево теперь сыщешь, милок? Умёлся вместе с фрицугами. Поди, в Германии сховался.