Внезапно среди них, как ураган, появилась Маргарита Генриховна. Её стараниями ребятишек сдувало и уносило вверх по лестнице, словно маленький домик Элли. Но на кого сегодня должен был рухнуть домик, на какую Гингему оставалось загадкой.
Люба затянула лямки на портфеле и ловко спрыгнула со ступеньки, прошла по узкому коридору прямо между галдящими старшеклассниками и юркнула под мышкой одного из них к дверям учительской. Она просунула сначала нос, а потом в проёме оказалась вся её голова с соломенной копной волос. Любопытные глаза девочки уставились на группу учителей, которые, столпившись у экранов, изучали информацию, записанную с камер наблюдения. Очевидно, они просматривали какую-то недавнюю запись.
Ещё назад перемотай. Говорю тебе, это было раньше.
Кирилл Петрович, какой это был урок?
Кажется, четвёртый, новый учитель внимательно вглядывался в доску с расписанием, я ещё плохо ориентируюсь. Мне только сказали, что случилось это вчера.
Кажется, четвёртый, новый учитель внимательно вглядывался в доску с расписанием, я ещё плохо ориентируюсь. Мне только сказали, что случилось это вчера.
Маргарита Генриховна раздосадованно хлопнула себя папкой по бедру.
Это вам подарок к первому дню работы. Не успели ещё встретиться со своим шестым классом и на тебе, сразу новое происшествие. Но не пугайтесь, их ещё будет много. Впереди зима. Зимой детям особенно скучно.
Пока мне не совсем понятно, чего пугаться. Что они сделали с раковиной?
Заткнули её тряпкой. И открыли воду.
Зачем?
Люба на всякий случай убрала голову обратно в коридор и посмотрела по сторонам. «Значит, они уже знают, как девочки вчера устроили потоп».
Землеройка снова просунула в дверную щель любопытный нос.
Да нет, ты смотришь другой день. Это было двадцать пятое! Заведующая хозяйственной частью, перетаптываясь с ноги на ногу, нехорошо выругалась.
Во-от, ставим время. Это около двенадцати сорока случилось.
Кто-то из учителей девочка не видела, кто именно, нажимал кнопки, меняя настройки камеры наблюдения.
И что там? Вот идут барышни.
Это не они. Да это ещё перемена, перемотай вперёд. Теперь назад. Что ж это такое!
Ваш класс, Кирилл Петрович?
Наверное, мой. Я же их в лицо ещё ни разу не видел.
«А вот и видел, обиделась Люба. Я тоже твой класс».
Двенадцать сорок. Ага! Вот, глядите! Заходят в туалет. Вон и тряпка у них. Долго, перемотай! Стоп. Так. Выбежали. Всё точно так!
Подождите, смотрим дальше.
Люба с интересом пыталась разглядеть, что там, на экране, но спины взрослых мешали ей. Вчера девочки на уроке ИЗО устроили потоп в туалете. Но для чего? Этого Люба не знала.
Ты что здесь торчишь? Фью-ить! Знаешь, что сделали любопытной Варваре на базаре?..
Девочка обернулась и увидела над собой суровое лицо физкультурника: на висках уже проглядывают седые волосы, появившиеся раньше времени. Она нисколько не испугалась, она откуда-то знает, что он добрый, просто грустный. Его выдают глаза. Люба знает, что он должен так вести себя со всеми иначе не будет порядка. Она слышала, что он был на войне, а там без порядка никак. Она подыграла ему, хихикнула, обнажив зубы со скобками, и, подняв руки, сказала:
Хорошо-хорошо! Сдаюсь! Но нос мне, пожалуй, ещё понадобится.
Смотри. А то я сейчас схожу за отвёрткой, откручу его и положу в карман.
Нет уж! Люба взвизгнула и поспешно спряталась в толпе.
Роман Штыгин вошёл в учительскую. У него в руках даже не было портфеля. Он был здесь единственным, кто носил джинсы и свитер. Он лениво посмотрел на доску с расписанием и услышал позади себя голоса:
Вот, бежит остальной класс. Бьют тревогу!
Значит, раковина уже переполнилась и вода льётся на пол.
Пишите! Всё это случилось во вторник Кулакова и
Прозвенел звонок, но по ступеням школы продолжали подниматься люди. Кто-то бежал, волнуясь, что опаздывает, другие даже не пытались ускорить шаг.
Люба смотрела в окно на детей и взрослых, взбирающихся на крыльцо.
«Интересно, есть ли хоть один человек, который входил бы сюда по собственному желанию?» подумала вдруг она.
Нужно было идти в класс.
Лучше сейчас тихонько сесть, чем опоздать и зайти в кабинет под всеобщее улюлюканье.
Толик-Йорик
Гришаня долгие годы жил в шкафу. Иногда его звали Толик или Йорик. Судьба его чем-то напоминала судьбу старого школьного пианино, но в отличие от «Красного Октября» он почти не издавал звуков, только порой нервно поскрипывал.
Тело Гришани место боевой славы. По его конечностям прошли танки детского любопытства, авиация подростков бомбила его неиссякаемым запасом оригинальных бытовых предметов, которые побывали во всех его отверстиях, наконец флотилия старшеклассников превратила танцы с ним в ежедневный ритуал. Армия сама выбрала ему имя, и оно закрепилось за ним.
Гришаня (слава Богу!) был сделан из пластмассы. Но не проходило и дня, чтобы кто-нибудь, увидев его, не воскликнул: «А он настоящий?»
Левая кисть была навсегда утеряна. Она хранилась у выпускника гимназии Серёжи Зойтберга на даче, приделанная ржавым гвоздём к дверному косяку в его комнате. Иногда Серёжа гремел костяшками и пугал ими своих гостей.
От грудины отходило несколько ребер, закреплённых металлической проволокой. Это случилось, когда кто-то положил Гришаню на парту и пытался спасти его от сердечного приступа путём надавливания на грудную клетку. И неважно, что у него никогда не было сердца, важно, что, как и у старого пианино, у Толика-Йорика была страдальческая душа.