Когда наши глаза встретились, мне показалось, что все происходящее сильно его подзадоривает. Ну что ж, тогда пусть и мне будет забавно, пожалуй, и я стану с удовольствием играть в эту игру, которая называется сватовством.
Моя малышка Симона вначале побаивалась Альфреда. Если я едва доставала ему до плеча, да еще надевая туфли на высоком каблуке, то она и вовсе была ему по пояс. Рядом с ним она выглядела какой-то загнанной, перепуганной овечкой. Меня вначале это забавляло, потом надоело, а еще позже и вовсе стало раздражать. Она всегда перед кем-то робела!
За столом Альфред расположился как раз напротив меня и принялся стрелять в меня глазами. Они у него блестели, пожалуй, даже ярче, чем блестит фольга на солнце. У него было хитрое выражение лица. Не знаю, хотел ли он смутить меня или наоборот, развеселить, но смущаться я не собиралась, а веселья во мне и так хватало. Чего мне смущаться? Я знала себе цену, я знала, что красива, что наверняка ему симпатична, а раз он явно дерзил мне своим взглядом, почему бы тогда и мне не дерзить ему?
За столом Альфред расположился как раз напротив меня и принялся стрелять в меня глазами. Они у него блестели, пожалуй, даже ярче, чем блестит фольга на солнце. У него было хитрое выражение лица. Не знаю, хотел ли он смутить меня или наоборот, развеселить, но смущаться я не собиралась, а веселья во мне и так хватало. Чего мне смущаться? Я знала себе цену, я знала, что красива, что наверняка ему симпатична, а раз он явно дерзил мне своим взглядом, почему бы тогда и мне не дерзить ему?
И мы начали перестрелку. Его черные глаза и мои голубые, его приятно белозубая улыбка и моя, блеск его волос и блеск моих, его затаенный смешок и мой. Остальные сидели и мирно обедали, поговаривали о чем-то.
Чтобы обеспечить нам и следующую встречу, доктор Вернье должен был начать соответствующий разговор. И он не замедлил.
Мишель, Розали, Симона, а как вы смотрите на то, чтобы завтра устроить пикник в лесу? Мадам Вернье, кстати сказать, пикники обожает.
Итак, второе свидание было назначено. Завтра мы должны будем встретиться в Булонском лесу.
Когда доктор и Альфред ушли, у Симоны словно бы от сердца отлегло. Я это поняла. Она ушла переводить дух к себе в комнату, а я готовить прогулочный костюм.
Весьма кстати, на следующий день выглянуло яркое солнышко. Оно золотило и без того багряные верхушки деревьев, и вся эта красота таким контрастом смотрелась на фоне ярко-голубого неба! Провести день на природе оказалось совсем не прохладно, тем более что Альфред умело разжег костер, и мы все вшестером удобно расположились вокруг него.
Единственное, что делало атмосферу менее спокойной, так это присутствие мадам Вернье. Не знаю, права была я или нет, но мне всегда казалось, что она ревнует доктора к моей матери. Я не раз замечала, как суживались ее глаза, если доктор называл мою мать «дорогая Мишель».
Это была замкнутая, себе на уме женщина, плотного сложения, уже седая, произведшая на свет точно такого же мрачноватого отпрыска, который чрезвычайно гордился тем, что недавно с блеском окончил Сорбонну и отныне имеет все шансы сделать грандиозную карьеру в юриспруденции. Он жил где-то отдельно, раз в неделю навещая мать с отцом, а от знакомых и соседей непременно требовал, чтобы его величали не иначе, как месье Вернье-Дорлеак. Мадам Вернье бесконечно распирало от гордости, когда сына называли не только фамилией мужа, но и ее собственной.
В глубине души я злилась на нее еще и оттого, что она вообще существует, что жива и здорова и даже моложе своего мужа. Для нашей семьи было бы прекрасно, если бы в доме появился мужчина, да еще с таким авторитетом, как доктор Вернье.
Оказалось, Альфред захватил с собой набор для игры в бадминтон. Ветра совсем не было, и даже температура воздуха поднялась градусов до восемнадцати. Тепло, как ранней осенью.
Мы отошли в сторонку от всех, стали играть. У Альфреда получалось намного лучше. Мне вскоре надоело наклоняться за воланчиком и я бросила ракетку.
Тогда, может, прогуляемся вон туда? он указал кончиком своей треугольной бородки на узенькую аллею между деревьями, сначала ведущую вперед, а затем поворачивающую под прямым углом и скрывающую всех, кто заходил за этот поворот.
Идемте, охотно согласилась я.
Мы отошли немного, и тогда Альфред сказал:
Я хорошо наслышан о вас от доктора.
И с какой стороны он описывал меня наиболее подробно?
Со всех.
Замечательно.
Да, он превосходно описал ваш словесный портрет. И эти диковатые раскосые голубые глаза и ваш очаровательный, чуть вздернутый носик, алые губки бантиком, щечки цвета персика, фигуру, которой может позавидовать любая модница. Но когда я увидел оригинал, знаете, что я подумал?
Что же?
Что в детстве вы были еще той хулиганкой, а возможно, остались ею и теперь. Ну, так как? он посмотрел на меня этак задорно, что и мне не осталось ничего другого, как тоже раззадориться.
Еще бы! Горе тому, кто рискнет взять меня в жены!
Вот даже как? Значит, Розали крепкий орешек?
Он насмешничал. Я тоже решила ни в коем случае не оставаться в долгу.