Лицейское детство (А. Ахматова)
Тема лицейского этапа пушкинского детства является значимой мифологемой для первой книги стихов А. Ахматовой «Вечер», в которую вошел цикл стихотворений «В Царском Селе». Для пушкинского мифа наиболее репрезентативным является стихотворение «Смуглый отрок бродил по аллеям» (1911). Ахматова в этом стихотворении не упоминает имени Пушкина, ограничившись описательным оборотом «смуглый отрок», который часто встречается в мемуарной литературе о Пушкине, намекая на его родство с арапом Петра Великого.
Осенью 1911 г. исполнилось 100 лет со дня поступления Пушкина в Царскосельский лицей, отсюда ахматовские строки: «И столетие мы лелеем / Еле слышный шелест шагов». С 1811 до 1817 г. Царское Село для поэта Отечество, как он писал в стихотворении «19 октября» (1825). Текстом, конституирующим авторский миф о лицее, стало написанное в 1830 г. стихотворение «В начале жизни школу помню я», в котором есть строки: «Средь отроков я молча целый день / Бродил угрюмый <>» (III, 191).
Ахматова в стихотворении о «смуглом отроке» не ограничивается портретной характеристикой лирического героя, а раскрывает его душевное состояние: «бродил по аллеям, у озерных грустил берегов». Эти психологические детали напоминают о том, что писал о себе Пушкин в стихотворении 1830 года: «бродил угрюмый». Первое стихотворение о лицее «Воспоминание в Царском Селе» (1814) также начинается со строк: «Навис покров угрюмой нощи» (I, 70). Ю. Лотман в «Биографии поэта» говорит о пушкинском поэтическом восприятии лицея как строгого монастыря162. Возможно, этим восприятием объясняется настойчивое повторение этого эпитета.
Тогда в стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям» перед нами переработанная пушкинская автомифологема. «Угрюмство» (воспользуемся блоковским неологизмом) Ахматова заменяет светлой грустью как отражением более позднего восприятия поэтом своего отрочества. Она может быть алллюзийным откликом на парадоксальность пушкинской формулы «Мне грустно и легко» из стихотворения «На холмах Грузии», в котором гармонически соединяются противоположные импульсы. Как видим, эмоциональная доминанта ахматовского стихотворения светлая, по-матерински «лелеющая» юного поэта грусть. Вспомним «лелеющую душу гуманность»163 как основную характеристику пушкинской поэзии Белинским.
Тогда в стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям» перед нами переработанная пушкинская автомифологема. «Угрюмство» (воспользуемся блоковским неологизмом) Ахматова заменяет светлой грустью как отражением более позднего восприятия поэтом своего отрочества. Она может быть алллюзийным откликом на парадоксальность пушкинской формулы «Мне грустно и легко» из стихотворения «На холмах Грузии», в котором гармонически соединяются противоположные импульсы. Как видим, эмоциональная доминанта ахматовского стихотворения светлая, по-матерински «лелеющая» юного поэта грусть. Вспомним «лелеющую душу гуманность»163 как основную характеристику пушкинской поэзии Белинским.
Ахматова изображает грустящего отрока на фоне эстетизированной природы Царского Села: аллей парков, озерных берегов, сосен, низких пней. Одна из вещественных деталей лицейская треуголка, опоэтизированная Ахматовой, станет мифологизированным объектом изображения в отличающемся неомифологическими чертами рассказе «Треуголка Пушкина» представителя эмигрантской прозы И. Лукаша.
Отличие рецепции Ахматовой от рецепции наследника модернистских тенденций Лукаша в «беспримесных» очертаниях мифа, воспринятого напрямую через И. Ф. Анненского, директора гимназии в Царском Селе. Этот факт был чрезвычайно важен и для самого Анненского, который в своей юбилейной речи проницательно улавливает в текстах Пушкина различных периодов скрытые следы лицейских впечатлений164.
Стоит отметить и такой факт, как наименование Ахматовой своей Музы «смуглой» в память о «смуглом отроке» или обращение к пушкинской тематике в стихотворении «Царскосельская статуя». Так или иначе, эти произведения апеллируют к мифологеме лицейского детства поэта как переходного периода к юности, отражением которой станет мифологема Сверчка. Творческим импульсом для писателей, обращавшихся к мифологеме чудо-ребенка, являлся поиск точек соприкосновения прошлого с современностью, поэтому рассмотренные тексты ориентированы на поиски связности исторических явлений, отсюда мифогенность природы художественного мышления в произведениях рассмотренных нами авторов.
ГЛАВА 2. Няня
Образ няни в статьях и пьесе А. Платонова
Целесообразно начать анализ использования образа няни на примере обращения к пушкинскому мифу нетипичного для советской литературы писателя А. Платонова, поскольку, в отличие от «номенклатурной» литературы, он творчески переосмысливает миф, насколько это возможно в рамках формирующегося на его глазах культа Пушкина. Платонов написал в этот период (1937) две статьи с характерными заглавиями: «Пушкин наш товарищ» и «Пушкин и Горький», в которых следовал распространенной тенденции приведения Пушкина под общий знаменатель советской идеологии. Но вместо социально-идеологической схемы Платонов пересоздает пушкинский миф. По его мысли, Пушкин составляет в своем посмертном бытии одну культурную субстанцию вместе с землей, светом, полем, лесом, любовью и русским народом; он фигурирует как «священное и простое сокровище нашей земли»165. В соответствии с этой начальной установкой представитель народа няня выполняет функцию старшего товарища для духовного «сироты» Пушкина: «Чувствовал ли Пушкин значение матери как начала жизни и как поэтический образ?.. Он был фактически сирота (мать его не любила), но сироты сами находят себе матерей, они без них тоже не живут. Для Пушкина женщиной, заменяющей мать, была няня, Арина Родионовна. И он не только любил ее нежным чувством, как благодарный сын, он считал ее своим верным другом-товарищем»166.