Дмитрий Завадский - Вкус неиспорченной души стр 4.

Когда становится паршиво на душе,
И день мне кажется очень ужасным,
Я вспоминаю о своих родных,
Что любят меня крепко-крепко.
Не раз на меня вешали клише,
Искали поводов подставить разных,
Исподтишка били под самый дых,
И награждали сонмом выражений безобразных.
Я сдался б уже сотни раз, если не больше,
Но не могу себе я этого позволить,
Пока от меня ждут отдачи,
Мои любимые мной люди.
Я стану поумней, попроще,
Найду местечко для терпенья, силы воли
Любимые уйдут когда-то в рай, я их утрачу.
Все, что угодно выдержу. Все, кроме этой боли.

С воскресенья на понедельник, около двух,
Видений полна стала комната и страха.
Причудливые формы безысходности  то чей-то дух,
Когда-то вышедший из тела, павшего на плахе.
Он предвещает мне дичайший образ:
Земля на несколько частей расчерчена,
Вокруг твари зловещие шепчут азбукой Морзе,
Кровавое, нервозное, растерзанное тело, изувеченное,
Распласталось ниц.
И кружат стаи черных птиц,
Взмывают в небеса,
Не ведая границ.
Я.
Это был я.
Мое лежало тело.
Ублюдком рос, ублюдком вырос.
Жизнь вызовет, судя по образу, и скоро, на тотами.
Я чувствую давно, что не иду, а ковыляю,
И обо мне уродливо тут что-то пели.
Собаке смерть собачья, а значит до смерти забьют ногами.
Никто рыдать не станет, я надеюсь.
Я ведь хотел уйти, не раз хотел.
Предупреди меня, вещатель, я в тот день побреюсь.
Негоже хоронить, хоть и презренных, но небритых тел.
Я понял: чему быть, того не миновать.
Буду готов с этого дня, готов уйти.
Было бы лучше смерть найти, уснув, упав безвольно на кровать,
Но так судьба распорядилась: как скотину затоптать, убить.

Мы говорили об одном и том же,
Да только я практичен, ты же  теоретик.
Бывало, ненависть к тебе росла как дрожжи,
Ведь любят больше что снаружи, не внутри конфеты.
И среди тех и этих: кто еще жив, и чья уж песня спета,
Кто жизнь распробовал на вкус годами,
Единогласно скажут, не тая секрета:
Вся жизнь  дерьмо, а люди  твари.
Ты знаешь, я смеюсь теперь, когда мне плохо,
Смеюсь в лицо, противно так, громко и нагло.
Я остаюсь спокоен, если массой правит суматоха,
Ведь я и есть вулкан, что извергает магму.
Теперь ты ненавидь меня  мне все равно,
Хотя когда-то мне был каждый важен
Наивность, чувства, вера  все ушло,
Оставив горы сгоряча подписанных бумажек.
Мне нечего делить с рабами денег,
Мне нечего делить со всякой швалью.
Мне очень жаль, что правда остается тенью 
Я ухожу опять, укрывшись шалью.

Мы говорили об одном и том же,
Да только я практичен, ты же  теоретик.
Бывало, ненависть к тебе росла как дрожжи,
Ведь любят больше что снаружи, не внутри конфеты.
И среди тех и этих: кто еще жив, и чья уж песня спета,
Кто жизнь распробовал на вкус годами,
Единогласно скажут, не тая секрета:
Вся жизнь  дерьмо, а люди  твари.
Ты знаешь, я смеюсь теперь, когда мне плохо,
Смеюсь в лицо, противно так, громко и нагло.
Я остаюсь спокоен, если массой правит суматоха,
Ведь я и есть вулкан, что извергает магму.
Теперь ты ненавидь меня  мне все равно,
Хотя когда-то мне был каждый важен
Наивность, чувства, вера  все ушло,
Оставив горы сгоряча подписанных бумажек.
Мне нечего делить с рабами денег,
Мне нечего делить со всякой швалью.
Мне очень жаль, что правда остается тенью 
Я ухожу опять, укрывшись шалью.

Ты ничего не знаешь о боли,
И совсем не знаешь безумства,
Если ты не орал прилюдно
И не рвал на себе одежды,
Если краской не портил обои,
Если не матерился, но устно.
А холодный бетон уютный,
Когда ты, лишаясь надежды,
Смеешься, как псих, сквозь слезы.
Какая поддержка, о чем ты?
В пустыне безлюдной скорее
Услышишь Пение, что ли.
Сквозь шторм, миражи и грезы,
Прилив и вой боли отчетлив.
В неволе, под батареей
Да что вообще ты знаешь о боли?

Я уличал в двуличии людей и наблюдал
За исходящими от сердца злыми мыслями.
Я величал наличие идей и редко врал
Только тому, кто меня точно вычислил.
Я нервно дергался, кричал, когда меня не понимали.
Звали на помощь  я молчал, отчаливая вдаль в печали.
Я помнил все и всех, и помнил все детали,
Но о себе забыл. Глупее вы, наверно, не встречали.

Состав загремел по рельсам,
Мой поезд взял курс на север.
Совсем не скучаю, честно,
Что много кого отсеял.
В вагоне моем безлюдно,
Но вовсе не одиноко.
Глядит через окна бес люто,
Моргая ресницей ока.
Однажды я выйду в тамбур,
Взашей вытолкну бродяг.
При свете разбитой лампы
Увижу шедевр из коряг.
Устану стоять и прилягу.
Встречу рассвет на полу.
Достану из сумки флягу,
Взятую где-то в тылу.
За счастьем, как за иголкой,
В стог сена, как хищник, ринулся.
Уехал надолго, надолго.
Даст Бог, мы с тобой еще свидимся.
И если от горя залаешь,
Тяжко вдруг станет со всеми,
Где отыскать меня знаешь 
Мой поезд взял курс на север.

Комнатный политолог, диванный аналитик,
Собрались вечерком оговорить уйму событий дня.
Назвались группой «всесторонний критик».
Но что нелепо  говорили только про меня.
Я рядышком присел и мысли «умные» послушал,
И много нового узнал о том, чем я живу!
Как оказалось, бездарь, хам, большущий вруша,
И тип противный я. Еще осел, понятно и ежу.
Я хитрый жук и лицемер, и неудачник даже,
И весь мой имидж состоит только из масок.
Я думал, я  никто, лишь тень среди многоэтажек.
Как оказалось, на глазах бельмо. Воришка ярких красок.