Так же поступлю и я, и даже умолчу её имя, оставив то, что родилось тогда, когда мы впервые встретились глазами, Белоснежка. Думаю, что и «гномы» явились лишь по контрасту милые, симпатичные ребята, правда что, за давностью мне трудно их различить, но всё же гномы по сравнению с этой девушкой. А вот что касается Ивана Дерюгина «Свечегаса», это был настоящий Квазимодо. И вряд ли тут можно что-нибудь добавить, разве что напомнить о том: горбун.
Он представил её как свою невесту. Мы, разумеется, не подали вида, хотя и без лишних слов понятно как были удивлены и раздосадованы столь вопиющей несправедливостью судьбы.
Судьба? это была она собственной персоной! Женщину-судьбу узнать так же легко как в ясный день различить на горизонте знакомый берег, встречи с которым долго ждал. Говорю это как человек, проплававший если не половину жизни, то во всяком случае немалую её часть. Женщину-судьбу узнаёшь в себе по совмещению, сцеплению внешнего и внутреннего, переживаемого как удар тока. За ним может ничего не последовать и это всего лишь значит: не взял судьбу в свои руки, не воспользовался случаем.
Но бывает и так: женщина переплетает судьбы других, сама оставаясь в стороне или исчезая вовсе. Она может убежать, умереть, уйти в монастырь, а те чьи дороги она скрестила так и будут идти до конца «по направлению к стране заката».
История замешалась на старых фильмах. Горбун-свечегас, киномеханик Иван Дерюгин раздобыл по просьбе студенческой братии «Ревущие двадцатые» и крутил несколько вечеров подряд ко всеобщему неослабевающему удовольствию. Всякий раз по окончании действа мы с Евгением брались за инструменты и начинали развивать темы, которые нам удавалось выделить и попомнить в ненавязчивом на первый взгляд простеньком звукоряде. «Грустный бэби» несомненно был выдающимся шлягером, хитом номер один, но помимо того в картине были и другие мелодии, достойные хорошей аранжировки.
Нехватало ударника. Что-то Ваня всё порывался там отбивать ритмы на спинке стула и, надо сказать, неплохо это у него получалось. Я в шутку предложил ему «присоединиться» (а может быть, не шутя, но по некоторому беспокойству, различая как бы в тумане очертания крупного, загадочной формы сооружения, которого предназначенность заставляет теряться в догадках). По-видимому, он только и ждал чтоб его позвали. Немедленно явились на сцене два барабана воспоминанием о пионерском детстве, с красными галстуками и летними лагерями. Должно, и в этом благословенном краю трубили в горны и выстраивались в линейки. Деревенский мальчишка Иван Дерюгин, однако, взирал на всё происходящее за забором восхищёнными глазами, чувствуя как проваливается куда-то и замирает сердце, пронзённое барабанной дробью. Серебряные звуки трубы вновь наполняли его жизнью, как если бы святой дух, нисходя к нему всякий раз по этим звонким ступенькам, настойчиво понуждал ко второму рождению. Человек вторично рождается в поэзии, в музыке, в мысли, в любви. Но может и не родиться вовсе.
История замешалась на старых фильмах. Горбун-свечегас, киномеханик Иван Дерюгин раздобыл по просьбе студенческой братии «Ревущие двадцатые» и крутил несколько вечеров подряд ко всеобщему неослабевающему удовольствию. Всякий раз по окончании действа мы с Евгением брались за инструменты и начинали развивать темы, которые нам удавалось выделить и попомнить в ненавязчивом на первый взгляд простеньком звукоряде. «Грустный бэби» несомненно был выдающимся шлягером, хитом номер один, но помимо того в картине были и другие мелодии, достойные хорошей аранжировки.
Нехватало ударника. Что-то Ваня всё порывался там отбивать ритмы на спинке стула и, надо сказать, неплохо это у него получалось. Я в шутку предложил ему «присоединиться» (а может быть, не шутя, но по некоторому беспокойству, различая как бы в тумане очертания крупного, загадочной формы сооружения, которого предназначенность заставляет теряться в догадках). По-видимому, он только и ждал чтоб его позвали. Немедленно явились на сцене два барабана воспоминанием о пионерском детстве, с красными галстуками и летними лагерями. Должно, и в этом благословенном краю трубили в горны и выстраивались в линейки. Деревенский мальчишка Иван Дерюгин, однако, взирал на всё происходящее за забором восхищёнными глазами, чувствуя как проваливается куда-то и замирает сердце, пронзённое барабанной дробью. Серебряные звуки трубы вновь наполняли его жизнью, как если бы святой дух, нисходя к нему всякий раз по этим звонким ступенькам, настойчиво понуждал ко второму рождению. Человек вторично рождается в поэзии, в музыке, в мысли, в любви. Но может и не родиться вовсе.
Когда началась война, и белокрылая пионерская стая выпорхнула в родные края, Иван Дерюгин пробрался в заброшенный лагерь, взломал преграждавшие путь замки и выкрал из «красной комнаты» барабаны, а заодно и трубу, к которой, впрочем, не умел подступиться. Он приручил её позже, а тогда взялся за барабан, тот что поменьше, и барабанил вплоть до прихода немцев. Был очень удивлён, что те не звери. Прибежал к матери, то ли с удивлением, то ли с восторгом восклицая: «Они человеки!» В деревне жестокостей не чинили, молодой постоялец-офицер даже выказал интерес к увлечению мальчика и, обнаружив себя мастером ударного дела, преподал урок обращения с палочками, а ещё соорудил ножной молоток для «большого инструмента» (так и сказал по-русски, уже говорил неплохо, с матерью беседовал «про любовь», склоняя, не иначе, к совместной постели). Иван про постель понимал, да не придавал значения Александра Дерюгина, как и многие её односельчане получила «похоронку» в первые дни войны и уже оплакала мужа, а кто знал сколько было впереди жизни под новой властью? Стыдно сказать: надеялись ведь на перемены к лучшему. Уходя, безвестный музыкант преподал Ване последний урок, точнее, первый и последний урок нотной грамоты с помощью пионерской трубы, которая неожиданно запела в его руках таким чистым и таким пронзительно-печальным голосом, что бывшая при том мать даже заплакала от умиления. Возможно, она заплакала от чего-то другого, потому что плакала потом часто и подолгу, украдкой от сына. Она больше не вышла замуж не оттого что жила прежней любовью, просто-напросто мужское население этих мест поредело до такой степени, что деревня стала походить больше на становище амазонок.