Хотя прямых текстовых перекличек с пушкинскими набросками глава Народной книги о посещении Фаустом ада не обнаруживает, налицо общность сюжетного хода (намерение отправиться в ад), а также близость некоторых мотивов (путешествие верхом на Вельзевуле ср. «Сядь ко мне на хвост», перемещения по разным областям «адской местности», необходимость разрешения от властителей преисподней), которые позволяют все же видеть в этом фрагменте перевода Кайе один из вероятных сюжетных источников пушкинских набросков.
Помимо фрагмента Народной книги о Фаусте, доступного читателю Гете благодаря изданию Стапфера, в замысле Пушкина могли отразиться как минимум две сцены из самой трагедии, это неоднократно упоминавшаяся в связи с « <Набросками>» «Вальпургиева ночь» (в переводе Стапфера: «Nuit de Sabbat» [Goethe Œuvres 18211825: IV, 188205]), к которой относится примечание переводчика, отсылающее к фрагменту Народной книги о посещении Фаустом ада, а также сцена «Кухня ведьмы» («Cuisine de sorcière» [Ibid.: 111124])13.
Так, в «Кухне ведьмы» описано, как волшебные звери варят в котле зелье, а Мефистофель интересуется, что кипит в этом котле:
Méphistophélès
<>
Apprenez-moi, grotesque troupe,
Ce quavec votre moulinet
Vous brasser là dans cette coupe?
Les animeaux
Oh! nous cuisons une ample soupe.
<>
Méphistophélès sapprochant du feu:
Et ce pot?
Le Male et la Guénon:
Idiot!
Maître sot!
Il ne connaît pas le pot,
Ne connaît pas la marmite!
[Goethe Œuvres 18211825: IV, 113114, 115]
Перевод: «Мефистофель: Скажите мне, смешная братья, / Что вы вашей мешалкой / Размешиваете в этой чаше? Звери: О, мы варим большую похлебку. <> Мефистофель, подходя к очагу: А это что за горшок? Самец и Самка: Идиот! Глупец! Он не знает, что это за горшок! Он не знает, что это за котел!»
Этот фрагмент напоминает диалог у котла в пушкинских набросках ( Что горит во мгле? / Что кипит в котле? <> Посмотри уха, / Караси цари. / О вари, вари!..), который на метрико-строфическом уровне (короткие стихотворные строки парной рифмовки) можно сопоставить с другой репликой Самца и Самки в этой же сцене: Le monde est là! / Oui, cest cela: / Gentille boule / Qui roule, roule (Весь мир тут; / Да, это так: / Прекрасный шар, / Который вертится, вертится [Goethe Œuvres 18211825: IV, 114]). Более того, вероятно, обращение Пушкина к разнометрическим формам в рамках одного замысла (4-стопный ямб набросков в тетрадях ПД 835 4-стопный хорей (Вот Коцит, вот Ахерон») и раешный стих (Кто идет? Солдат») во фрагментах на листе ПД 76) в целом могло быть подсказано метрической полифонией трагедии Гете, переданной в переводе Стапфера.
Еще один косвенный аргумент в пользу знакомства Пушкина с томом из «Œuvres dramatiques» дает обращение к неоконченной заметке « <О стихотворении «Демон»>», находящейся рядом с серией «абросков к замыслу о Фаусте>» в тетради ПД 83514 и предположительно датирующейся февралем 1825 г.15 В заметке, написанной от третьего лица, Пушкин сравнивал своего «Демона» с гетевским Мефистофелем, перефразируя одну из его автохарактеристик («Ich bin der Geist, der stets verneint» [«Я дух, который вечно отрицает»]) «Великий Гете называет вечного врага человечества духом отрицающим. И Пушкин не хотел ли в своем демоне олицетворить сей дух отрицания или сомнения?» [Пушкин 19371959: XI, 30]. Основываясь на близком сходстве пушкинской формулировки с текстом Гете, Благой пытался увидеть в нем доказательство обращения Пушкина к немецкому оригиналу (с которым, по предположению Благого, поэт мог познакомиться в Михайловском при помощи кого-то из дочерей П. А. Осиповой), полемизируя с теми исследователями, которые видели в пушкинской формулировки следы интерпретации образа Мефистофеля в книге де Сталь «О Германии»: ««дух отрицающий» совершенно точный перевод характеристики себя Мефистофелем в гетевском «Фаусте» «Ich bin der Geist, der stets verneint». Наоборот, в передаче этого места де Сталь слово «дух» отсутствует, а вместо него снова фигурирует «демон»: «Méphistophélès convient lui-même que le doute vient de lenfer et que les démons sont ceux qui nient»» [Благой 1974: 110]. Между тем знакомство с немецким подлинником, на котором настаивал Благой, вовсе не было для этого необходимо, так как точный перевод реплики Мефистофеля соответственно, близкий пушкинской формулировке обнаруживается в обсуждаемом переводе Стапфера, где эта фраза звучит: «Je suis lEsprit qui toujours nie [Я дух, который вечно отрицает]» [Goethe Œuvres 18211825: IV, 64]16.
Обращение к изданию Стапфера позволяет, таким образом, утвердительно ответить на вопрос о возможности знакомства Пушкина как с полным текстом трагедии Гете в 18231825 гг., так и с рядом сцен из Народной книги о Фаусте, а обнаруженные переклички дают основания числить их французские переводы в ряду вероятных источников « <Набросков>»17. Более того, можно предположить, что сама структура издания, в котором текст Гете сопровождался пояснениями переводчика и приложением, могла обусловить интерес Пушкина к «негетевским», «старинным» интерпретациям истории доктора Фауста, следы которых отмечались не только в « <Набросках>», но и в более поздних пушкинских драматических замыслах.