В зеленом океане забвения потеряла я тысячу лет своего прошлого. Пражское кладбище стало первым островом в этом океане.
Я впервые увидела место, где солнечный свет замедляется и течет, как вода. Земля покрыта травой, а все равно кажется изрытой, рыхлой, как болотная трясина. На небольшом этом пространстве из земли поднимаются могильные камни, и камни эти разные, как лица. Как судьбы. Как люди окаменевшие воины моего народа, уходящие плечом к плечу в трясину наступающей вечности
Или нет, наверное, это больше похоже на руки.
Тесно-тесно друг к другу, кренясь во все стороны, касаясь друг друга и опираясь о ближних, тянутся вверх могильные камни, словно руки тонущих в немом зеленом болоте. Есть камни, которые видно целиком, с надписью, с барельефом. Есть и такие, что больше чем наполовину поглощены уже жадной землей, расколоты и сломаны, и никто никогда не сможет прочесть древние буквы имени, слизанные языком времени. Но, все до единой, эти раскрытые каменные ладони тянутся ко мне. Этих утопающих могу спасти я одна. Поэтому я тут, и мне кажется, что каждого из них я смогу вспомнить по имени Если постараюсь. Если очень захочу.
Я здоровалась с ними с каждым! словно они слышат мой шепот. Я касалась этих камней пятнадцатого и семнадцатого века так осторожно, словно трогала дышащие ладони Как описать потрясение, похожее на счастье так же сильно, как и на смертную тоску безысходности? Я нашла их! кусочек тысячелетнего молчания, тех, кто был до меня.
2
Маленькая Гунька часто спрашивала, почему я не люблю брать ее с собой к Стене Плача. Я всегда говорила ей, что она пока что, до двенадцати лет59, кусочек меня, и телом и судьбой. Я за нее молюсь, и я же за нее отвечаю перед Творцом. Приняв когда-то такое объяснение, Гунька серьезно готовилась после своей бат-мицвы60 впервые самостоятельно и сознательно встретиться со святынями своего народа. И тут ей повезло, что неудивительно: Гунька вообще человек везучий, недаром в восемь лет она водила пароход, а в девять дирижировала симфоническим оркестром. Как-то так само сложилось, что за два месяца до ее дня рождения, «опережая события», мы, в качестве подарка, взяли ее в Прагу. Да не просто взяли! В Прагу полетела вся семья: мы с мужем, обожаемые дедушка с бабушкой, и Гунька. Гунька узнала об этом массовом мероприятии за три часа до самолета, и, застегнувшись уже ремнем на почетном месте возле иллюминатора, кричала шепотом: «Не верю!»
Прага не изменилась за два года. Радостный город, звенящий скрипичной музыкой. Ребенок перелетал из зеркального лабиринта в театр теней, от сокровищ Лореты взмывал к витым сводам Владиславского зала, валялся в подснежниках на Петршине и высовывал взлохмаченную апрельским ветром башку из всех игрушечных окошек Златой Улички.
Глаза ее становились все круглее и круглее, и «вопросы летели, как пчелы из улья»61 о крепостях и королях, о Востоке и Западе, о европейской культуре, о Швейке и докторе Фаусте, и о Големе62 наконец-то, о Големе! Легенду о Големе мы читали еще дома, и вот теперь Гунька пришла к могиле его создателя, рабби Лёва, который до сих пор, и без мифического Белого Тезиса63, творит, говорят, чудеса, если как следует попросить64
Я привела свою дочь на подаренное нам с ней древнее кладбище. Я никогда не видела у развинченного израильского подростка такой осторожной походки, какой шла Гунька по узкой дорожке между плитами-ладонями. Дрожащими пальцами, едва дыша, обводила она пыльные знакомые буквы на высоком обелиске знакомые с детства буквы, из которых тут не складывались понятные слова65
Как сейчас она-тогдашняя стоит перед моими глазами наклонившая лоб, чтобы расслышать голос ветхого камня, моя голубоглазая дочь. Ей двенадцать, и она взрослая. Я привела ее сюда большего я сделать уже не успею, но главное у меня получилось: она приняла подарок. Это ее вотчина. Теперь я не умру. Потому что мой род не умрет.
И я просила раби Лёва бен Бецалеля о волшебной его помощи, и была в мольбе своей неоригинальна. И назавтра был нам с Ленькой последний день, когда семейство, отправившись по магазинам, нас с ним оставило вдвоем Было длинное и нежное солнечное утро, вышеградский парк, полный пестрых цветущих деревьев, голые еще ветки на фоне старинной ротонды, наше любимое темное пиво у Святого Томаша66, шумная ярмарка у ратуши, где Гуньке в сюрприз после веселых препирательств и примерок была куплена длиннющая скоморошья шапка, бело-сине-полосатая, с помпоном страшного размера
И вскоре по возвращении мы узнали, что привезли из Праги то, о чем просили. Мы привезли Марго.
Остатки и обрезки
И вскоре по возвращении мы узнали, что привезли из Праги то, о чем просили. Мы привезли Марго.
Остатки и обрезки
У Дины Рубиной есть маленькая книжка, как она говорит в предисловии, «из остатков и обрезков». Но это ее писательские обрезки, отходы производства. А я тут нашла коробочку
Толстенная пачка отпечатанных еще с пленки, «завалявшихся» фотографий: частью не особенно удачных, ненужных фотоопытов, неприглянувшихся вариантов, непригодившихся дубликатов, а то и просто вытащенных однажды из альбомов, чтобы кому-то показать, да так и не вернувшихся на место по моей безалаберности и забывчивости.