Он взметнул брови и закашлялся. Крохотный мужичок чем-то твердым толкнул меня в спину, и, сгорая от унижения, я поплелась в сырую, глубоко равнодушную к судьбам заключенных, камеру.
Атенаиса ждала меня с нетерпением.
Нас отпустят? тихо молвила она чересчур бледными губами, давно потерявшими краски молодости.
Вряд ли, потрясенная до глубины души тем, что в карающей организации работает мой родной дед, я без сил упала на жесткое ложе.
Глава 10. Атембуй
Маркизу на допрос не вызвали. Ближе к обеду открылась дверь, и зашел веселый Берия. Он прислонился к стене и заговорил своим хриплым, с кавказским акцентом, голосом:
Могу освободить обворожительных девушек, но с одним условием: вы станете моими любовницами.
Согласна, сударь, проворно вскакивая с нар, оживилась Атенаиса.
Да уж, фаворитка она везде фаворитка!
А вы, Алиса Смирнова? Или Лазарева? хитро прищурился министр внутренних дел.
Нет, ни за что! чувствуя тошноту от одного только вида Героя Советского Союза, возмущенно отчеканила я.
В таком случае, счастливо оставаться, генацвале! хихикнул Лаврентий Павлович.
Он подхватил под локоть ликующую француженку и торжественно вывел ее из темницы. Отчаянно помахав руками, я поняла, что пропала. Мадим не прилетит, чтобы спасти бывшую возлюбленную, Карлос понятия не имеет, где его несчастная подруга.
В камере с прохудившегося бачка в облезлый унитаз капала вода, за окном звенело лето и переливалось всеми цветами радуги, а я находилась в вакууме между этим бачком и этим летом в гордом одиночестве.
Темнело. Внезапно, на фоне полнейшей тишины в замочной скважине повернулся ключ. Крадущейся походкой дикой кошки прошагал к нарам высокий человек в военной одежде. Полумрак скрывал его лицо.
Алиса, проговорил он, присаживаясь на самый краешек драного тюфяка, вот, не смог спокойно уйти домой. Что-то знакомое и родное есть в твоем лице, что-то заставляет сжиматься сердце. Кто ты?
Ваша внучка, гражданин Лазарев, слизывая непрошеные слезы со своих губ, всхлипнула я.
«Дочка» моего шестнадцатилетнего Мишки тоже сбежала из психушки? осуждающе покачал головой дед.
Мне рассказывала бабушка Ольга Дмитриевна, что жила с мужем в Москве, и работал ее супруг в органах, вспоминая любимую бабулю, мечтательно произнесла я.
Так он защищал социалистическую Родину, вздрогнул невозмутимый пращур.
Убивая невиновных? язвительно уточнила я.
Шпионов и ярых контрреволюционеров ты называешь невиновными?
Оглянитесь вокруг, набравшись духу, я пристально посмотрела в его честные, ничего не понимающие глаза. Вы воюете с обычными людьми! Второго моего дедушку, Антона Трофимовича, в тридцать седьмом году расстреляли без суда и следствия, как врага народа, оставив мамину маму, Наталью Васильевну, с тремя дочерьми и сыном без средств к существованию. А потом, когда дети «врага народа» прошли все муки ада на советской земле, «шпиона» и «контрреволюционера» реабилитировали. Посмертно. Это сделали вы, ваша любимая «народная» власть.
Мы дали пролетариату и крестьянству хлеб, кров, свободу и равенство! передернул плечами гражданин начальник.
Антон Трофимович не принадлежал к дворянству! горячо продолжила я. А если говорить о равенстве и продуктах питания.
Ты опасна для Советской Власти! простонал любимый дедуля.
Пожалуйста, стреляйте! с горечью заявила я. Если вы смогли засадить за решетку Калинину, Буденную, Молотову.
Замолчи, косясь на железную дверь, жалобно попросил Андрей Иванович. Лучше расскажи о себе.
Наши бедные родители не имели отцов, а потому папа с мамой не получили приличного образования, думая о нищете, преследующей мое детство, тяжело вздохнула я. А у нас с Жанкой не было бабушек и дедушек.
Кто такая Жанка? насторожился пламенный революционер.
Моя сестра, сглотнула слюну я. Ольга Дмитриевна не надолго пережила боготворимого мужа. Вы умерли до моего рождения.
Я видела, как вздрогнул мой молодой дед, я видела, как задрожали его красивые пальцы (мои пальцы), а потом он встал и устало прислонился к осклизлой стене.
Когда ты родилась? оторопело вглядываясь в лицо необычной рассказчицы, с ужасом прошептал товарищ следователь.
В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, с вызовом произнесла я. Возраст понятие растяжимое. Такое же, как и время.
Не может быть! прикладывая руку к сердцу, невнятно пробормотал он.
Может! Все на свете может быть, с состраданием наблюдая за непроизвольным жестом смертника, еле слышно обронила я.
Может! Все на свете может быть, с состраданием наблюдая за непроизвольным жестом смертника, еле слышно обронила я.
Я не марал своих рук чужой кровью, Алиса, отмирая, он подошел к двери и открыл ее, чтобы попытаться уйти навсегда из моей жизни.
Дедушка, позвала я его согбенную спину, дедушка, я так похожа на вас, а моя сестра вылитый Антон Трофимович.
Ночь я посвятила думам. Сколько бед свалилось на меня за сравнительно короткое время, сколько испытаний преподнесла жизнь! Изредка я махала руками, но они не превращались в крылья, чтобы унести свободолюбивую птичку из темницы на вольную волюшку. Остались в далеком прошлом дети и внуки, мужья и замки, семнадцатый и двадцать первый века.