Ну, начальничек, ты не боишься, что работа наша будет забракована?
Нет, девочка. Я хоть и тружусь в нашей доблестной экспедиции с гулькин пупок, но одну вещь про Литомина знаю точно: он никогда не ходит проверять в неудобные места. А этот ход вдоль железной дороги, куда он помчался, помнишь, как мы делали?
Наконец-то признался! А раньше не мог сказать? А мы-то всё думали, чего ты на нас взъелся, цепляешься к каждой ерунде: то сторожок недостаточно ровный, то надпись не очень чёткая, то окопка не идеальная! Думали, что плохое настроение на нас вымещаешь, а Андрюха всё шептал мне: «Ишь, изгаляется, начальник фигов, дали придурку власть!»
Ничего, это он в шутку.
Не знаю, не знаю.
В магазине мы закупили продукты и несколько бутылок вина, рассчитывая, что Литомин, поужинав, ночевать у нас не останется, а уедет вечерним поездом, и тогда уж мы тут оторвёмся!
Но не тут-то было! Я забыл, осёл, что у Литомина здесь была зацепочка, и этой зацепочкой, конечно же, являлась Татьяна.
В пять часов вечера, сияющий и довольный, начальник партии вернулся с проверки:
Ну, Серёга, честно говорю: я поражён! Если и остальные хода так же оформлены, то вы просто молодцы!
Я, скромно улыбаясь, пожал плечами, как бы говоря: а разве может быть иначе?
За ужином Литомин был разговорчив (естественно, большей частью не со мной!) и весел. Я же всё посматривал на часы: до поезда и, значит, до «отрыва», оставалось чуть больше часа.
Заметил ли Литомин это, нет, но начал собираться. И всё было бы хорошо, но тут влезла Танюша со своей дежурной вежливостью:
Вообще-то, Андрей Степанович, вы бы могли и у нас переночевать, кровать одна пуста.
Я замер в ожидании живительных слов: «Спасибо за приглашение, но мне нужно ехать». Нет, уши поймали слова иные:
Я замер в ожидании живительных слов: «Спасибо за приглашение, но мне нужно ехать». Нет, уши поймали слова иные:
А правда, Танечка, чего мне, уставшему, на ночь глядя трястись в душном вагоне, переночую у вас, здесь так комфортно и уютно! Сергей, ты, надеюсь, не против?
Ну что вы, Андрей Степанович, как вы могли даже подумать об этом!
Я улыбнулся и посмотрел на Таню так, как смотрит людоед на свой десерт.
XIX
Хоть поезд отходил очень рано в шесть часов но эта ночка показалась мне самой длинной в жизни! Это же какие-то муки разнузданной инквизиции: быть рядом с прекрасной девушкой и полудюжиной бутылок ароматного портвейна и не мочь наслаждаться ни тем, ни другим!
В четыре часа, так и не смежив ни на мгновенье глаз, я выполз на крылечко, уселся на ступеньки и закурил сигарету. Меня тут же радостно облепили соскучившиеся по моей кровушке комары и дружно принялись за дело. Но до них ли мне было!
Минуты тянули часы тяжело, медленно, как бурлаки по Волге атомную подводную лодку, залитую по горловину верхней рубки ртутью. И только петухи, прочищавшие свои глотки то справа, то слева, дарили мне надежду, что час нашего прощания с Литоминым всё-таки настанет!
И тут злая мысль клюнула меня исподтишка: а вдруг Татьяне придёт в голову предложить Литомину остаться ещё на денёк?
Ну, нет! выбросил я резко окурок, и он прочертил по дорожке бледно-алую полоску. Если она это сделает, то я сразу пью пару бутылок, хватаю Литомина в охапку и отношу на рельсы, где положу его под первый попавшийся товарняк! А рядом с ним уложу эту Таню Каренину! Пусть общаются!
Как ни странно, но время, оказывается, не стояло на месте, и Литомин проснулся, собрался, позавтракал и умотал мучить другие бригады.
Поезд ушёл ровно в шесть, а в семь я уже был пьян до неприличия. И Татьяна меня не бросила в этом деле, помогая по мере сил!
День полетел, кувыркаясь, весело и насыщенно и прервался в полдень крепким сном тревожное ночное бодрствование требовало компенсации.
Разбудил нас настойчивый стук в дверь, производимый явно не согнутым пальчиком.
Ну кто там ещё? крикнул я сквозь остатки сна, закипая, как наш чёрный чайник на жарком костре.
Это мы.
Кто мы?
Местные.
Мы местных не заказывали, не мешайте спать!
Открывайте, а то окно вышибем.
Попробуй, если жить хочешь! это крикнул не я, а тот, который сидел во мне и был пьян и храбр.
С глухим звоном разбилось оконное стекло, и на пол комнаты шмякнулся грязный кирпич. И это меня резко завело. Нет, не то, что кокнули окно, а то, что кирпич был грязный! Ведь мы так старались, отмывая полы!
Ах вы, уроды! вскочил я и как был в одних плавках пошагал к выходу, прихватив по пути у печки здоровенную кочергу с деревянной ручкой, приклёпанной к верхней её части.
Выйдя на крыльцо, я увидел толпу человек в пятнадцать. Тут, насколько я успел заметить, были пацаны возрастов разных, начиная лет с пятнадцати и кончая годами тридцатью. Но роднило их одно: все они были бухие, и на всех рожах высвечивалось крайнее пренебрежение ко мне.
Но тот, который был во мне, плевал на количество и настроения этой кодлы:
Ну, кто окно вышиб? Выходи, убью! и я со всего маху ударил кочергой о крыльцо, отчего кочерга с сухим треском разломилась на две части, и у меня в руке осталась лишь деревянная ручка.
От толпы отделился невысокий, но довольно-таки широкий пацан лет двадцати и, изрядно покачиваясь, шагнул в мою сторону два-три раза.