На первом плане лежали битые бетонные глыбы, на втором виднелись ряды засохших кустов, на третьем высоченное бетонное нечто на сваях с зияющими черными дырами окон, а на четвертом плане строение немножко другой архитектуры (если такое вообще можно назвать архитектурой), приземистое, с извилистой сетью черных поломанных труб, отходящих от него в разных направлениях к разным мелким пристройкам. И если трубный дом можно было бы принять за тепловую подстанцию, то ржавое бетонное нечто на третьем плане было самым странным и внушительным объектом на всей фотографии. В целом, обе постройки, вероятно, промышленные.
Я допил чай, и наступило весьма уютное спокойствие. Воистину, когда поешь и попьешь, и на душе легче. И вот таким спокойным, свежим взглядом я рассмотрел фотографию, а потом взглянул в глаза Сигалу.
Это какой-то завод сказал я, или рудник?
Это один из наших главных корпусов. Здание жилое, объяснил Сигал.
Но ведь оно же совсем ветхое. После еды мой тон стал убедительнее и спокойнее.
Борис Степанович, это здание как раз и нужно как-то укрепить, потому что оно разваливается. К тому же, мы хотим, чтобы внутри была вода.
То есть, в здании нет коммуникаций?
На дворе давно уже умер постмодернизм, а у нас до сих пор нет воды в здании, Вы понимаете? проскрипел Сигал, улыбаясь также, как и до этого.
Верно, верно. Постмодернизм умер, ответил я, не имея ни малейшего понятия, о чем он говорит. Но мне почему-то было все равно, и я добавил: Ну что? Давайте посмотрим на Ваши объекты? По фотографиям трудно понять.
Мой экипаж снаружи. Пойдемте, если Вы готовы, учтиво проскрипел Сигал и встал из-за стола. И тут я вспомнил его имя. Иван Родионович. Оно поначалу пришло ко мне как вероятное, а через пару секунд я уже был полностью уверен, что именно так мне он и представился по телефону. Хотя это имя не ложилось на его образ, хоть ты тресни.
Наверное, готов, ответил я, только надо же оплатить счет?
Все оплачено, Борис Степанович, Скрипун повернулся ко мне спиной и направился не к выходу, а к одному из окон, что находилось в паре метров от арфы. Никто не посмотрел в его сторону, кроме меня, когда он отбросил в сторону кусок тяжелой ткани, нависший на раму окна, открыл рассохшееся от старости окно (тут я понял, что владельцы кафе ничего не меняли внутри башни, кроме покрытия всего и вся драпировкой) и громко сипло крикнул в окно: «Асафи!». Потом он посмотрел на меня, и на его лице мелькнуло удивление, наверное, от того, что я не последовал за ним, а продолжил сидеть за столиком.
Борис Степаныч, позвал он, и приглашающим жестом указал в окно, по-прежнему с удивленным лицом, пойдемте.
Я замешкался, бормоча:
Мы же на высоте пятого этажа. Куда пойдемте-то? В окно?
Борис Степаныч, позвал он, и приглашающим жестом указал в окно, по-прежнему с удивленным лицом, пойдемте.
Я замешкался, бормоча:
Мы же на высоте пятого этажа. Куда пойдемте-то? В окно?
Да Вы не переживайте, успокаивающе растянул Сигал, сейчас Вы сами всё увидите.
Женщина лет сорока с полными губами, за столом в компании других женщин, повернулась к Сигалу и пожаловалась:
Вы или туда, или сюда! Дует же.
Прошу прощения, дамы, сухо и без эмоций ответил он женщинам, но мне нужно дождаться, пока товарищ подойдет.
Товарищ! крикнула мне та же женщина, ты идешь или нет? Там балкончик, не волнуйся.
А я и не волновался. Просто находился в каком-то безвольном ступоре. Даже заметил, что у меня открыт рот. Вздохнул. Надо собраться.
Собравшись, наконец, я встал и подошел к окну.
За мной, сказал Сигал и шагнул в солнечный свет. Я последовал за ним.
За окном и правда находился балкончик: из железных решеток. Внизу, метрах в пятнадцати под собой, я видел землю пустыря. Осторожно подойдя к Сигалу, я встал рядом с ним и оперся о перила. Перила холодно скрипнули.
Асафи! крикнул Сигал еще раз, глядя куда-то в горизонт.
Через несколько мгновений в небе, чуть выше горизонта, появилась приближающаяся точка.
Мы полетим на нем. Указал Сигал пальцем на точку, которая к тому моменту увеличилась и оформилась до чего-то странного.
Лишь когда то, что Сигал называл «Асафи» пришвартовалось к перилам балкона, я увидел в нем голого и сушеного, горизонтально расположенного в воздухе мужика, вниз животом. При полете положение тела мужика было совершенно неизменным, окоченелым. Кожа на теле вся сморщилась и потемнела, а из головы торчало несколько толстых пепельных волосин. На сухом морщинистом лице застыла какая-то неопределенная физиономия: рот раскрыт, уголки губ сведены вниз, а морщинистые веки так наплыли на глаза, что казалось, будто они не открывались уже лет двести. Мужик был вытянут по стойке «смирно», а его лицо обращалось вперед, в сторону движения.
Что я потерял дар речи, но меня не переполняли совершенно никакие эмоции. Я смотрел на сушеного парящего в воздухе мужика совершенно спокойно. Просто мой разум был как будто в тумане. Я не очень понимал, что происходит, и происходит ли вообще что-либо. Указывая пальцем в мужика, я повторил попытку: Что это такое?
Это Асафи. Он давно уже такой, тоном, каким диктор читает новости по радио, сообщил Сигал, присаживайтесь.