Madame де Граммон, чтобы разогнать неприятное впечатление, не настаивала на последнем вопросе и сказала шутливым тоном:
«Но вы мне оставляете, по крайней мере, исповедника?»
О! нет, вы будете лишены этого. И вы, и другие. Последний из казнимых, которому будет оказана эта милость, это
Он замолчал на мгновенье.
Ну, кто же этот счастливый смертный, который будет иметь эту прерогативу?
Эта прерогатива будет последней из всех, которые у него были, и это будет король Франции.
Хозяин дома встал с места, и все гости вместе с ним. Он направился к Казотту и сказал внушительно:
«Мой милый monsieur Казотт, прекратим эти мрачные шутки; вы завели их слишком далеко и компрометируете ими и общество, в котором вы находитесь, и вас самих».
Казотт, ничего не отвечая, хотел уйти, когда m-me де Граммон, которая все время хотела обратить все в шутку, подошла к нему:
Вы, г-н Пророк, предсказали всем нам наше будущее, но что же вы ничего не сказали о самом себе?
Несколько минут он стоял молча с опущенными глазами.
Читали вы про осаду Иерусалима у Иосифа Флавия?
Разумеется. Кто же этого не читал? Но говорите, пожалуйста, так, как будто мы этого не читали.
Так вот видите, во время этой осады один человек в течение семи дней ходил по стенам города на виду осажденных и осаждающих и восклицал: «Горе Иерусалиму! Горе мне!» И в это время он был поражен громадным камнем, пущенным из осадной машины.
Сказав это, Казотт поклонился и вышел.
Казотт предчувствовал свою собственную казнь. Когда после взятия Тюильри, 10 августа, были найдены его письма к королю, он был арестован вместе со своей дочерью Елизаветой, служившей ему секретарем, и заключен в тюрьму Аббеи, где произошли несколько дней спустя сентябрьские убийства. Он был один из немногих, которых пощадил страшный революционный трибунал Майара. Когда друзья Казотта поздравляли его, то он ответил: