«Распространённым является мнение о том, что сленг это слова-однодневки. Сленговые слова живут ровно столько, сколько существует на них мода, а следовательно, это не что иное, как безделки, засоряющие язык. «В отличие от подлинных слов языка арготические словечки почти все ежегодно выходят в тираж. Они недолговечны и хрупки», писал К. Чуковский [Чуковский: 568]. Это утверждение несправедливо уже потому, что никто ещё не прослеживал, как долго «живут» сленговые слова. Определённая часть лексики, действительно, быстро выходит из употребления, другая же часть проходит длительный путь развития. К примеру, К. Чуковский в середине 60-х гг. ХХ в. предполагал, что слова рубать и башли уже в 1975 году либо вовсе забудутся, либо отодвинутся в разряд старомодных, однако и в XXI в. они активно используются, получая новое семантическое и формально-модификационное освоение; сленгизмы типа мент, клёвый, бабки, стрелять функционируют уже не одно столетие, а слова спеться, двурушник, бракодел вошли в литературный язык и не воспринимаются как сленгизмы. Причиной возникновения мифа о недолговечности сленга послужило то, что субстандарт является более подвижной, более динамичной системой, чем стандарт. В литературном языке происходят те же процессы: идёт обновление лексики, часть слов уходит в пассивный запас, другая часть входит в актив, возникают неологизмы, модные (частотные в употреблении) слова литературного языка постоянно сменяют друг друга. Но, благодаря особенностям функционирования нормированной лексики, эти процессы имеют более длительный характер и потому менее заметны.
Другое общее место в лингвистической литературе мысль о первобытном примитивизме сленга, высказанная впервые академиком Д. С. Лихачёвым (1935 год) в работе о воровской речи. По его мнению, воровская речь отличается от обычной тенденцией к языковому примитиву, она «с точки зрения семантики разрушает семантику, с точки зрения синтаксиса разрушает синтаксис, с точки зрения морфологии разрушает морфологию, с точки же зрения языка вообще она явление резко отрицательное» [Лихачёв: 387]. Нужно обратить внимание на то, что эллиптичность речи, широкая полисемантичность сленговой лексики, диффузность значений, которые пытаются выдать за первобытный примитивизм языка, имеют достаточно простое объяснение: понимание в сленговой среде возникает из речевой ситуации, в которую включаются люди только своего круга, имеющие одинаковый жизненный опыт, одинаковый эмоциональный опыт (общую шкалу эмоций), исповедующие одну и ту же идеологию».
После выхода этого издания мне часто ставили в упрёк, что многие слова, вошедшие в словарь, употребляются не только в Уфе, а являются общежаргонными, однако описание фонетических, морфологических, семантических и других отличий региональной лексики невозможно без констатации каких-то общих мест, так как вариативность в употреблении сленговых единиц очень велика. Именно поэтому в картотеку словаря, а позже и в сам словарь, вошло много сравнительного материала. Вот несколько примеров словарных статей.
ГУЖБАНИТЬ, -ню, -нишь, несов. весело проводить время, гулять, веселиться, часто с распитием спиртных напитков. ~ Сегодня будем гужбанить. Мы гужбанили весь вечер. # Ср. у Быкова гужеваться «развлекаться, пировать» и производное гужовка, гужон [Быков 1994: 56]. В СРГС гужевать в значении «веселиться». Возможно, по ассоциативной связи с зафиксированным в СРНГ Ленингр., Перм. гужбан «ломовой извозчик» [СРНГ 7: 204], а также в языке воров «легковой извозчик» [Трахтенберг 1908: 20].
ГУЗИТЬ, -жу, -ишь, несов. шуметь, скандалить. # По всей видимости, из русского диалекта; возможно, однокоренное с гудеть. Ж. Ж. Варбот приводит слово гузло «буйство», отмеченное в подмосковных говорах. Удивляет сомнение исследователя в существовании в русском языке глагола гузити [Варбот 1982: 3536]. У Тонкова гузить «трусить» и гуза «трус» [Тонков 1930: 46, со ссылкой на Селищева], которые, возможно, от омонимичного корня.
ГУЗИТЬ, -жу, -ишь, несов. шуметь, скандалить. # По всей видимости, из русского диалекта; возможно, однокоренное с гудеть. Ж. Ж. Варбот приводит слово гузло «буйство», отмеченное в подмосковных говорах. Удивляет сомнение исследователя в существовании в русском языке глагола гузити [Варбот 1982: 3536]. У Тонкова гузить «трусить» и гуза «трус» [Тонков 1930: 46, со ссылкой на Селищева], которые, возможно, от омонимичного корня.
КАКИМ МАКАРОМ? Как? Каким образом? # По Топорову, индоевропейский комплекс *mak- (-r-) обозначает мифолого-лингвистический мотив битья объекта и апеллирует к разным полюсам к битью Макара и к мотиву поражения. В выражениях таким Макаром и таким образом «просвечивает идея удара» (диал. макнуть «ударить» и разить: об-раз) [Топоров 1982: 148].
КЛЁВЫЙ, -ая, -ое классный, великолепный. ~ Меняю себя на клёвую девчонку без вредных привычек. Неделя. 2001. 1. ~ Я тащусь от сериала «Любовь и тайны Сансет Бич», это самый клёвый молодёжный сериал! Неделя. 2001. 4. # Грецизм, первоначально в офенском языке, затем в воровском языке в значении «хороший». У Даля клевый ряз., тмб. влд. «клюжий, клювый, хороший, пригожий, красивый, казистый, добротный; выгодный или полезный» [Даль II: 115]. По В. В. Стратену, из рыбацкого термина клевать [Стратен 1931: 121]. В.В.Виноградов ссылается на К. Студинского, сопоставившего клёвый с греческим kleos «честь, слава» [Виноградов 1999: 346]. Употребляется в русском, белорусском, украинском и польском арго [Бондалетов 1982: 69]. У Фасмера предположение о родстве с клювый «хороший, подходящий» от клюдь «порядок, красота» со ссылками на Ильинского и Бернекера [Фасмер II: 256].