Стоит лишь остановиться после очередной должностной победы, после нового приобретения и задуматься: зачем? и снова вспыхивает и жжет каленым железом извечное «бессмысленно»! И мы бежим от него в новое предприятие, понимая, что остановка это мука, надо сделать то, завоевать это и так проходит жизнь.
Казалось бы: зачем мне знать ландшафт за лесом, ведь (как мне кажется) муравей вполне удовлетворен тем, что делает, не задумываясь о высшем назначении муравейника. Казалось бы: сыт. Обут, семья, дети, развлечения, часть желаний вполне можно удовлетворить: пусть о смысле бытия думает какой-нибудь Гаутама или Гегель! Но нет, не уйти от вопроса, не отмахнуться, как от назойливой мухи.
И однажды осознаешь, что это «нечто» Зов Пути, зов другого представления о мире, о реальности, зов, поднявший орла в небо и позволивший увидеть мир бесконечно шире, чем видят его по дороге бредущие, что если бы ни этот Зов Пути. То люди бы не сдвинулись с места и не стали бы людьми.
Со временем возникают другие искусственные доминанты, кажется, зовет совсем другое, земное, вполне конкретное. Но нечто над нами могущественно, оно не дает окончательно погрязнуть в круговерти суеты, оно мучает, не позволяет успокоиться и однажды выводит на дорогу осмысления Великого Пути, открывая новые, невиданные горизонты, где цель Бесконечность. Правда основное большинство до конца дней своих подавляет этот Зов все новыми и новыми рубежами, дурманом денег и власти, заливает его алкоголем, травит наркотиками.
Для чего я пишу эту книгу? Нужен ли мой голос в хоре Великих и менее великих учителей вперемешку с сумасшедшими, заблуждающимися и откровенными дезинформаторами? Разве людям не достаточно мудрости Ветхого и Нового заветов, Типитаки Упанишад или Корана? С их многочисленными комментариями? Разве можно сравнить мой голос с голосом Христа или Будды? Его же никто не услышит! Но контрвопрос: кто сегодня услышит реального Христа, человека жившего 2 тысячелетия назад и обращавшегося к своим современникам, снизошедшего до их понятий о реальности и мире, с голосом, искаженным бесчисленными домыслами, трактовками и комментариями.
Чему могу научить я, не претендующий на ступень человеко-бога и звание учителя? Но может быть обращение современника к современникам имеет самостоятельную ценность? Может быть опыт человека, наделенного от рождения средними способностями, но прошедшего сложный противоречивый отрезок Великого Пути более понятен простому смертному, чем загадки ставших легендами Будды и Христа? Может он ближе моему собеседнику, чем молчание какого-нибудь индийского йога, вроде Раманы Махарши, уже в 17 лет погружавшегося в глубочайшие трансцендентальные состояния, где исчезает «Я-личность» и проявляется «Я Все»?
2
Когда это начинается, что это? Может быть в каждом, глубоко в подсознании живет память парящего в небе и не дает успокоиться в серой обыденности. Быть может уверенность сна «я умею летать» основана на собственном забытом опыте, на неосознанном «когда-то я летал».
2
Когда это начинается, что это? Может быть в каждом, глубоко в подсознании живет память парящего в небе и не дает успокоиться в серой обыденности. Быть может уверенность сна «я умею летать» основана на собственном забытом опыте, на неосознанном «когда-то я летал».
Не хочу ничего утверждать, примите это, как гипотезу, но Зов слышен уже в первом крике младенца. Быть может, его постоянный плач связан не столько с внешним дискомфортом, сколько с необычностью и непривычностью его нового положения, быть может, его почти двадцатичасовой сон с короткими промежутками для кормления это невозможность и нежелание долго находиться в таком непривычном и неудобном в мире плотных форм, быть связанным такой помехой, как еще беспомощное, но не отпускающее на свободу тело. Сон ребенка не столько отдых, сколько попытка вернуться в привычное состояние тонкого плана, в состояние довоплощенной души. Но все больше и больше ограничений накладывает плоть, все больше и больше «Я» маленького человека связывается с его ручками, ножками, первыми примитивными, но сильными желаниями.
Все чаще и чаще он противопоставляет себя окружающему миру. Наступает видимость затухания Зова, освоение внешнего мира, укрепление сознания в его преобладающей реальности, а со временем формирование мнения о нем, как о единственной реальности. Пугающая непонятность первоначального Зова (хотя в этом периоде весь мир загадка) постепенно угасает, появляются новые доминанты, внешний мир, все более познаваясь еще глубже погружает в себя. Тело осваивается, оно уже не только источник мук, но и удовольствий, появляются первые обманчивые перспективы какого-то понимания новой бытности, идет обучение. Зов ослабевает, трансформируется, но никогда полностью не исчезает. Вырастающий ребенок, пытающийся все себе объяснить, одевает его в земные одежды, первоначальность Зова становится почти неуловимой и воспринимается, как нечто данное.
На каком-то этапе, когда острота проблем освоения внешнего мира притупляется и актуальность познания окружающего мира не то, что теряется, но становится обыденностью, приходит новая фаза трансформации Зова: погружение ребенка в мир фантазии (у разных детей это может проявляться по-разному): ребенок начинает воображать себя кем угодно: мышкой, зайцем, Винни пухом, помещает себя в мир сказок, в фантастический мир игры.