«Надо будет подстричься и прикид сменить», подумал Андрей, недовольно ощупывая свою хиповую шевелюру, «а то я как-то в нынешний стандарт не вписываюсь».
Вадик, как и в те далекие годы, жил один в однокомнатной квартире, и после дружеских объятий и радостных возгласов: «Ну, ты все тот же; да ты совсем не изменился»! Старые приятели уселись за стол на кухне, и разлили благородную ароматную жидкость по пузатым коньячным бокалам.
Ну, поднял свой бокал Крюков, за возвращение с того света! Честно говорю, безумно рад тебя видеть. Я когда твой голос услышал, подумал: «Мистика, наверняка у меня крыша поехала»! Давай, рассказывай, что люди в летаргическом сне ощущают, ведь не бесчувственным же бревном лежал ты все эти годы, наверняка были какие-то переживания, или сны особенные. И вообще, как тебя угораздило, не на пустом же месте, наверняка это к твоим занятиям йогой какое-то отношение имеет.
Давай сначала о тебе, сказал Андрей, отхлебывая ароматный коньяк. Он решил рассказать Вадику обо всех странных подробностях своей жизни, предшествовавшей летаргии, и о своем еще более странном путешествии в детство носить этот груз уже не было сил, а Крюков, будучи увлеченным эзотериком не запишет в сумасшедшие. Знаешь, мой рассказ будет долгим и странным, а мне не терпится узнать, как ты, как ребята, как Балашов?
Ну, что тебе сказать, грустно ответил Вадик, ставя рюмку на стол и задумчиво взяв дольку лимона. Как-то странно все это рассказывать, ведь все это происходило так давно, все уже быльем поросло. Начну с Бориса Александровича. Увы, его уже девять лет, как нет в живых. Через год его из дурдома выпустили, после того, как он там тяжелейший инфаркт перенес: какой-то гадостью его закололи, сволочи! Думаю, ему и инфаркт специально сделали, наверняка в арсенале КГБ такие препараты разработаны. Я его после выписки навещал он физически совсем плох был, но разум сохранил ясный. Вообще, он мне каким-то удивительно просветленным запомнился. В нем ведь до дурдома все же хватало светскости: и с известностью своей он, как с писаной торбой носился, и звание «гуру» ему очень нравилось, да и экзальтированностью женской пользовался чего греха таить любил молоденьких старик. Ты ведь, наверное, в курсе: и Тамарочка Фирина, и Любочка Царенкова не раз в его постели побывали «для инициации». А тут, Вадик задумался, не знаю даже, как это словами передать. Вроде бы он ничего особенного не делал и ничего такого не говорил, рассказывал только как он этот год в психушке провел, и каких там интересных людей встретил. Но держалось впечатление, словно все внешнее, все наносное с него как ветром сдуло, и остался только самосветящийся дух. Мне все время казалось, что он шар света, хотя физически он совсем плох был ходил только по квартире, на улицу выбирался только на лавочке посидеть, и умер от повторного инфаркта ровно через месяц после того, как его из дурдома выпустили. Кстати, что жить ему осталось последние дни, он прекрасно знал, и когда мы прощались в последний раз, он так мне и сказал: «Видимся в последний раз», и перекрестил меня напоследок, чего раньше никогда не делал: он ведь к христианству достаточно сдержанно относился.
Так вот, веяло от него вселенским покоем и полной умиротворенностью, словно он самый счастливый и самодостаточный человек на земле. Ни о каких высоких сферах не рассказывал, никаких чудес не демонстрировал, но когда я с ним сидел и просто чай пил, держалось ощущение, что я беседую с Буддой. Наверное, я в этот момент что-то вроде Нирваны испытывал, просто от его присутствия, от того, как он смотрит, как чашку берет: все его действия наполнялись каким-то сакральным смыслом, хоть и не было в них ничего особенного. Как это Дзен буддисты бы сказали он стал совсем пустым, и за этой пустотой стояла вселенная. Он так, ненароком сказал, что в дурдоме в Шунью вошел, но ничего не объяснял, не рассказывал, просто я чувствовал, что это так и есть. К сожалению, удержать это состояние мне так и не удалось и после его смерти все это прошло. Правда, когда его кремировали, со мной видение случилось наверное самое сильное жизни ты же знаешь, с эдейтизмом у меня всегда плохо было. А тут, когда я в крематории стоял, пока над ним всякие парадные речи произносились, над нами словно бы купол раскрылся, и прямо из воздуха соткались три фигуры в белоснежных одеждах. Одно сверху я так понял, что это был Иисус Христос, а две немного ниже Борис Александрович и старик по-видимому его гуру с вишнуитским знаком в межбровье и с венком цветов на шее почти до колен, как у Кришны. Я от этой картины, наверное, на минуту дар речи потерял и как раз через минуту они исчезли, а по крематорию словно бы аромат от индийских благовоний разлился. Я потом спрашивал его все почувствовали, даже тетка-администратор растерянно начала носом шмыгать но зримых образов ни у кого, кроме меня, не возникало.
Да, чуть не забыл: он в последнюю встречу сказал, что благодарен КГБистам за то, что они упекли его в дурдом и устроили возможно и не специально инфаркт. Он сказал, что этим он полностью развязал карму нашего совместного праведного убийства, что в дурдоме он заново переосмыслил свою жизнь, искренне раскаялся в ошибках, и теперь полностью свободен от земного мира, поэтому его смерть не имеет значения. Жалко только родственников: они-то этого не знают и будут переживать.