А я Прокопий Михайлович, барышня, все еще грозно ответил ей жандарм. Есть у меня к вам серьезное дело. Вы ведь к нам приехали откуда?
Из Петербурга.
Так. А родители кто у вас?
Отец скончался давно а маменька в библиотеке работает
Вот-вот. Явитесь-ка ко мне в управление ну, например, в пятницу. К вечеру. Часиков в шесть пополудни. Побеседуем.
Хорошо.
Она думала о странном поведении жандарма до вечера, но потом снова отвлеклась на мысли об Андрее Евгеньевиче. О том, что пятница будет уже послезавтра, ей вспомнилось только сейчас. Уроки у нее были до пяти часов, она успевала даже немного погулять по городу и привести мысли в порядок. Что нужно от нее жандарму, она даже представить не могла, и предпочла об этом до времени просто не думать.
* * *
Ксенофонт Ильич нервно ходил по кабинету. Кабинет был заперт изнутри, чтобы никто из домашних не вошел и не побеспокоил его. Причина нервозности директора гимназии возвышалась на столе в виде небольшой кучки ассигнаций и стопок империалов.
Только что Ксенофонт Ильич выяснил, что проиграл куда больше, чем предполагал. С того момента, как он стал сначала инспектором гимназии, а затем и директором, он практически перестал экономить, хотя привычку жить действительно на широкую ногу так и не приобрел.
Накопления у него были значительными: будучи приучен с молодости к бережливости, он старательно считал деньги даже и тогда, когда стал высокооплачиваемым учителем, а затем и директором. Нынешняя зарплата существенно превышала потребности: жалованье он складывал в потайной шкаф, откуда выдавал на хозяйство экономке Марфе, на обучение Леночке и на наряды жене и дочке. Леночке, впрочем, особых нарядов до той поры, пока она пребывала в стенах гимназии, не полагалось: согласно гимназическому уставу, воспитанницы должны были ходить в форме даже во внеурочное время. Исключением могли быть только поездки на дачу или с родителями в гости.
Банкам он не доверял, хотя однажды уступил настояниям жены и отнес туда на хранение трехмесячное жалование. Теперь его мысли то и дело перескакивали на эту сумму он гнал их подальше, пытаясь думать о том, как же он умудрился проиграть столь большие деньги. Какие именно, он не знал учета проигранным деньгам давно не велось, а играл он, как ему казалось, по маленькой.
Обычно он клал деньги или в ящик стола, который всегда запирал, или в столь же тщательно запиравшийся потайной шкафчик внутри стенного шкафа. Он искренне считал, что любых людей, даже домашних, нельзя провоцировать на нехорошие поступки, а потому не нужно давать им даже минимальную возможность присвоить деньги. Или подумать об этом.
На столе лежала немалая сумма около тысячи на ассигнации и шестьдесят золотых империалов. Это, как только что выяснилось, были все его наличные средства. Правда, скоро предвиделось жалование однако Ксенофонта Ильича беспокоили масштабные планы супруги на летние каникулы. Анна Мария была намерена съездить летом в Ниццу, что, безусловно, требовало существенных расходов. Супруга была в Ницце лишь однажды, в ранней юности, и всегда с упоением вспоминала роскошный особняк на берегу моря, в котором они жили с родителями. Сейчас она рассчитывала на ничуть не худшие условия, чем тогда. Чем несказанно пугала мужа.
Сам Ксенофонт Ильич с гораздо большим удовольствием уехал бы на все каникулы в старое родовое поместье Пешево под Костромой, принадлежавшее его матери и доставшееся ему в наследство. В поместье, которое насчитывало от силы десяток домов, можно было бездумно бродить босиком по лугам, купаться в пруду вместе с деревенскими мальчишками и в охотку колоть по утрам дрова.
В принципе, с учетом банковского вклада и предстоящего жалования за два отпускных месяца, денег на отдых хватало. Но ему хотелось играть. Причем играть всерьез с крупными ставками, от которых в нем зарождался настоящий охотничий азарт: чувство, которое он ценил больше всего в жизни. Для того, чтобы играть свободно и не ощущать себя скованным глупыми рамками, ему нужно было иметь в кармане минимум тысячу, а лучше две.
Остановиться он не мог. Увлекшись игрой год назад, он несколько раз пытался бросить, ударялся в работу, гулял с дочерью, запирался в кабинете, даже несколько раз напивался. Все было бесполезно. Страшный червь грыз его изнутри, как курильщика опия, пальцы зудились в предвкушении карт, по ночам снились пачки ассигнаций, небрежно бросаемые на стол Ксенофонт Ильич был серьезно болен игрой.
Ему нужно было писать отчетную ведомость: учебный год подходил к завершению, скоро он должен был ехать в министерство с докладом. Вместо этого он поглядывал на часы и лениво убеждал себя пропустить сегодняшнюю игру. Накануне он ушел с позором в кармане не осталось даже гривенника на извозчика, пришлось добираться в темноте пешком. Попросить взаймы было стыдно.
В надежде успокоить нервы, он открыл шкафчик, налил стопку зубровки и выпил. Жидкость огненным шаром прокатилась по телу, но облегчения не принесла. Играть захотелось еще больше. Он задумчиво почесал лысеющую голову.
Да гори оно все огнем! наконец злобно сказал он и принялся аккуратно раскладывать деньги по карманам сюртука. Империалы оттянули боковые карманы он с сомнением посмотрел на них и оставил у себя только двадцать монет, спрятав остальные в стол.