Ему нужны были деньги. Много денег. Деньги требовались на разное. Он вчитывался в каталоги книг, которые ему необходимо было выписать, аккуратно заносил названия трудов в столбик, затем суммировал получившуюся сумму и с горечью понимал, что скромного учительского жалования не хватит даже на сотую часть желаемого. Впрочем, и то, что он желал, было лишь небольшой частью его масштабных планов по завоеванию человечества. Как минимум его образованной части.
В этот момент он задумывался о будущем и понимал, что с его репутацией неблагонадежного его вряд ли пустят работать в российских университетах. А для того, чтобы уехать в Германию и жить там, требовались средства. Он списался с самим Гурвицем, и тот обещал замолвить словечко перед ректором университета в Кёнигсберге в случае, если Herr Lyakhovsky действительно предоставит ему образцы своих работ. Само собой, сбегать из-под надзора полиции было бы безумием но влачить свои дни в провинциальной Вологде, уча арифметике и движению планет бездарных девчонок, было еще более безумно.
Поэтому пришлось думать и о том, как перебраться в Европу, умудрившись не попасться в лапы жандармерии. То, что он находился в тихой провинциальной Вологде, в этом смысле было плюсом. Он даже разработал целый план, состоявший в том, чтобы в гимназии сказаться тяжело больным как раз на следующий день после того, как он совершит обязательный визит в жандармерию. Тогда у него будет целая неделя, пока его хватятся, и еще минимум неделя до того, как ленивые вологодские жандармы начнут его искать. Вполне достаточно для того, чтобы на перекладных и под чужой фамилией добраться до Либавы. А оттуда и до Кёнигсберга. И свобода!
Мысли мучили, отвлекали от работы. А она и без того продвигалась медленно. Уже пятнадцать толстых тетрадей были исписаны мелким аккуратным почерком, но впереди предстояло гораздо больше. Учителю уже грезились толстые тома in folio с скромной надписью золотом на корешках: «Andrew E. Lyakhovsky. Аusgewählte mathematische Werke». Его устраивали исключительно «Аusgewählte», и никак иначе.
По поводу своего научного труда он мучился не меньше, чем мыслями о будущем и о деньгах. То ему казалось, что это залог предстоящего успеха в большом мире, и сразу после публикации он получит приглашение в какой-нибудь европейский университет. То он думал, что представляет собой полнейшую бездарность и повторяет чьи-то мысли Он пытался общаться на эту тему с тем же Гурвицем, однако одно письмо оборачивалось примерно за месяц, что для плодотворного общения было совершенно убийственно.
Проверить свои идеи было невозможно библиотеки в Вологде были отвратительными, никакой серьезной литературы там не было. Нужно было выписывать последние труды европейских ученых почтой через Петербург но все снова упиралось в деньги
Уже второй день он обдумывал предложение директора гимназии позаниматься дополнительно с его дочерью Еленой. Предложение было финансово интересным, но крайне двусмысленным. Елену он считал одной из самых бездарных своих учениц. Обычно она и двух слов не могла связать, стоя у доски, и он был крайне удивлен тем, что по остальным предметам она считалась прекрасно успевающей. Он сомневался, дадут ли ей что-либо эти дополнительные уроки а в случае фиаско он и вовсе мог вызвать сомнения директора в своей профессиональной компетентности. Впрочем, все свое пребывание в гимназии он считал глупой случайностью, а уж перевоспитание бездарных учениц и вовсе считал ниже своего достоинства.
После прошлогодней истории с полицией он был выслан из Петербурга в это захолустье, и с большим трудом смог найти работу в женской гимназии. На большее пока рассчитывать не приходилось да и это-то место он получил лишь благодаря дальнему знакомству гимназического руководства с его отцом.
Андрей Евгеньевич еще раз взглянул на листок с предполагаемыми расходами и решительно приказал себе согласиться на просьбу Ксенофонта Ильича. Кёнигсбергский университет виднелся где-то в далеком тумане, а деньги нужны были сейчас.
* * *
Ниночка медленно разделась перед зеркалом и провела руками по телу. Фигура была прекрасно. Она с удовольствием погладила себя по плоскому животу, задержалась на упругой, как яблоки, груди. После чего с ненавистью посмотрела на мешковатое коричневое платье, толстые чулки и разбросанные по кровати шпильки, превращавшие чудесные белокурые волосы в мерзкий старушечий кокон.
Она часто представляла себя актрисой какого-нибудь варьете. Короткие юбки, ноги наголе, декольте, шампанское, мужчины От таких мыслей у нее кружилась голова, и внутри возникало томительное тянущее ощущение. Иногда она даже слышала музыку и кружилась голой по своей комнатке, стараясь не шуметь, чтобы не вызвать гнев домохозяйки Глафиры. Домохозяйку она боялась даже больше, чем мышей и лягушек. То есть панически.
Полюбовавшись собой, она умылась, надела чистую, хрустящую от крахмала ночную рубашку и легла в постель. Взяла в руки «La Tentation de saint Antoine», которую читала уже третий вечер. Ей было стыдно признаться, но книга была скучна. Она поймала себя на мысли о том, что с удовольствием пролистала бы «Записки институтки», о которой как раз сегодня на уроке словесности с презрением высказалась своим девочкам.