ПСШ-5 (1 катрен):
Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз
Время творит вовсе не украдкой, а вполне открыто, на виду у всех. Все без исключения люди рано или поздно замечают эту непрерывную работу, ведь каждый из нас время от времени видит себя в зеркале.
ПСШ-11 (2 катрен):
Пусть тот, кто жизни и земле не мил
Безликий, грубый, гибнет безвозвратно
Логическая неувязка: тот, кто не мил жизни, скорее всего мил земле, которой, строго говоря, милы все без исключения, ибо, в конечном итоге, «становятся ею».
ПСШ-13 (1 катрен):
Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой,
то есть когда ты умрешь,
Пусть будет кто-то на тебя похож,
похож на труп?! Зловещее пожелание!
ПСШ-16 (начало 3 катрена):
Так жизнь исправит все, что изувечит
Едва ли: жизнь, изувечив что-либо или кого-либо, нипочем не исправит, даже если будет водить руками выдающегося хирурга либо реставратора.
Сонетный замок того же перевода:
Отдав себя, ты сохранишь навеки
Себя в созданье новом в человеке.
А если не отдашь себя, то в неведомой зверушке? Да и не слишком новое это созданье человек.
СШ-32 (1 катрен):
О если ты тот день переживешь,
Когда меня накроет смерть доскою
Не знаем, кто как, а мы при виде этих строк всякий раз представляем себе смерть, поджидающую лирического героя этого СШ за углом с доской в руках, чтобы как следует шарахнуть его по голове. Между тем в оригинале сказано:
Если ты переживешь благословляемый мною день,
Когда эта грубая [дурно воспитанная] Смерть покроет прахом мои кости [останки]
Каким образом прах мог превратиться в доску? Непостижимо.
Так же непостижимо, как высокая лирика Ш могла под пером Маршака превратиться в душещипательный романс (СШ-9, третья строфа):
Богатство, что растрачивает мот,
Меняя место, в мире остается.
А красота бесследно промелькнет,
И молодость, исчезнув, не вернется.
Даже не вооруженному филологическими окулярами глазу заметно: первые две строки этого катрена принадлежат вроде бы Ш, вторые исключительно Маршаку, подпавшему, вероятно, во время сочинения данного катрена под всесокрушающее влияние песенного жанра. И чтобы это доказать, вовсе не обязательно обращаться к подстрочнику.
Романсом, но уже жестоким, выглядит начало СШ-149, вышедшее из-под клавиатуры Ивановского:
Жестокая! Уж я ли не люблю,
причем это переложение с английского поразительно напоминает зачин русской народной песни из пьесы А. Островского «Не так живи, как хочется»:
Уж и я ли твому горю помогу!
Помогу-могу-могу-могу-могу!
Ивановский (СШ-148):
Увы, Любовь глаза послала мне,
Которые неправду говорят.
Интересно, каким образом «Любовь» «послала» говорящие («неправду») «глаза» лирическому герою этого отрывка, по почте или с нарочным Купидоном? И была ли эта пара глаз для произнесения лжи вторым (запасным) комплектом?
Ивановский (СШ-68):
Когда с умерших золото волос
Еще не возвращала нам земля
Здесь в отличие от подлинника мирная процедура срезания золотистых волос с умершего человека, чтобы их впоследствии использовать в качестве накладных локонов, превращена либо в мистическую сцену в духе фильма «Дракула», либо в криминалистический процесс эксгумации трупа.
Тот же образ из того же сонета заманил еще одного переводчика, Щедровицкого, в трясину другой ложной интерпретации:
В те дни власы златые мертвеца
Живым не отдавали, состригая
Для увенчанья нового лица,
Чтоб смертью украшалась жизнь другая.
Если «власы златые мертвеца» в прежние времена «живым не отдавали» (зато сейчас раздают направо и налево!), то какое-такое «новое лицо» и какую-такую «жизнь другую» соответственно «венчали» и «украшали» этой некромантическойбижутерией? Несомненное противоречие.
Микушевич, начертавший в ПСШ-11 следующие стихи:
Пускай исчезнет после похорон
Какой-нибудь убогий и безликий
А ты природой щедро одарен;
Грех расточить подобный дар великий,
не подумал о том, что «после похорон» пропадают решительно все: убогие и здоровые, безликие и незаурядные, уроды и красавцы.
Тарзаева свой ПСШ-118 начала таким афоризмом:
На остренькое тянет нас подчас,
Чтоб аппетит улучшить
Что тут скажешь? Переводчице следовало бы более тщательно отбирать слова, ибо в таком виде ее текст вынуждает нас предположить, что Шекспир, сочиняя данный сонет, был беременный.
Если поверить версии Кузнецова (ПСШ-11):
Твой быстрый рост в стремительный закат
Перерастет, но юный удалец
Часть свежей крови перельет назад
Тебе, когда подступит твой конец,
то при отсутствии под рукой оригинала, либо других вариантов перевода, можно предположить, что речь в сонете идет о заурядной медицинской процедуре переливания крови.
О. Дудоладова, изобразив для СШ-147 такой катрен:
Мой разум, мой целитель, вдруг пропал,
Поняв тщету советов и стараний,
И я как одержимый вновь припал
К своей незакрывающейся ране,
не подумала о том, зачем было лирическому герою сонета припадать к «своей ране», тем более «незакрывающейся». Змея ли его ужалила, и он бросился высасывать яд из раны? Впрочем, с человека, чей разум «вдруг пропал», взять нечего, а переводчице следует предъявить подстрочник: