Но, к сожалению Как мне потом собачники объясняли, доги и доберманы в домашних городских условиях они очень нежные в медицинском смысле. Легко заболевают.
Умер наш Барсик. И батя сказал мне: «Больше о собаках и не заикайся».
«У любви, как у пташки крылья»
Как я ее любил! Нет, как я ее люби-и-и-ил! Эта была такая красавица, что я натурально с ума сходил. Мы жили тогда в одном подъезде, и если утром мы встречались, и она мне улыбалась потом я весь день ходил с придурковатой ухмылкой и тыкал вилкой мимо тарелки.
Любовь моя Галя была просто редкостной красавицей. Каждая грудь у нее была величиной где-то с мою голову. А ноги! Ноги были ну, прям как у меня. Тоненькие, кривоватые, и коленки торчали, как дверные ручки в райкоме комсомола. Я еще, помню, удивлялся как она с такими ножками ухитряется играть в волейбол? У меня вот ни хрена не получалось.
Из-за Гали я даже подружился с ее младшим братом Васей. На мой взгляд, Вася этот был тупой, как три валенка в упаковке. Но я тем не менее с ним дружил, чтобы иметь возможность почаще бывать у них дома.
У меня хватало ума не трогать клумбы в нашем дворе. Но во всех окрестностях я выкосил все лютики-цветочки, как стая саранчи. Галенька моя каждый раз хохотала при виде моих букетов, чмокала меня в щечку и совала цветочки в мусорное ведро.
А когда мы оставались с ней наедине Уважаемые читатели! Если вам нет еще восемнадцати лет покиньте помещение, пожалуйста.
Наедине мы с Галей играли в подкидного дурака на щелбаны. Ах, как классно играла моя любовь! Жулила на каждом шагу, но я делал вид, что ничего не замечаю. Как истинный мужчина, я был готов на все для любимой женщины. Своей волейбольной ручкой она мне отвешивала такие щелбаны, что я имел на лбу перманентный синяк. Окружающие меня люди интересовались происхождением моей постоянной травмы, но я мудро объяснял все схватками с бандитами.
И вот настал тот самый день. Решился я, наконец, сделать Гале предложение руки и моего истерзанного сердца. С пустыми руками идти было как-то неприлично, поэтому я нашел у своей старшей сестры единственный неначатый флакон духов «Красная Москва». Потом в соседнем квартале выискал нетронутую клумбу и ободрал ее.
Явился я к невесте элегантный, как рояль. Дело было жарким летом, поэтому я был в майке. А отцовскую бабочку застегнул просто на шею.
При виде меня Галочка пришла в дикий восторг! Она даже поцеловала меня не в одну щеку, а в обе. Но, когда я преподнес ей духи, Галя внимательно посмотрела на меня, а потом высунулась в окно и завопила: «Таня-я-а-а!» Снизу раздался голос моей сестры: «Че, Галь?» Галя показала ей коробку: «Это не твои духи?» Минуты через две тишины раздался вопль сестры: «А как они к тебе попали?!!»
Короче, по жалобе сестры папаня меня отодрал ремнем. Приговаривая, как помню: «Свое дари! Свое дари! Бабник малолетний»
Прижимая к распухшей заднице свинцовые примочки, выданные маманей, я как-то сразу Гальку разлюбил. И по утрам при виде ее, орал в окно: «Дура кривоногая!..»
Крабы как сексуальные партнеры
Когда я в первый раз прочитал «Двенадцать стульев», то для меня очередным жизненным идеалом и примером для подражания стал великолепный Остап Ибрагимович Бендер. Помнится, больше всего мне понравилось в великом комбинаторе то, что он любой житейский геморрой умудрялся развернуть так, что тот шел ему на пользу. (Поэтому я никогда не перечитывал финальную сцену на границе.)
Нынче же, поскрипывая суставами и костылями, я пришел к выводу, что родство душ с Бендером я учуял потому, что сам был с раннего детства жуликом и пройдохой. Иначе как можно было объяснить, что я в пионерском лагере пришел на кухню в столовой к шеф-повару Осипу Абрамовичу его представили вновь приехавшим в лагерь пионерам на первой линейке и сказал ему: «Осип Абрамович! Папа просил вам привет передать».
Нынче же, поскрипывая суставами и костылями, я пришел к выводу, что родство душ с Бендером я учуял потому, что сам был с раннего детства жуликом и пройдохой. Иначе как можно было объяснить, что я в пионерском лагере пришел на кухню в столовой к шеф-повару Осипу Абрамовичу его представили вновь приехавшим в лагерь пионерам на первой линейке и сказал ему: «Осип Абрамович! Папа просил вам привет передать».
Лагерь был кегебешный, поэтому шеф-повар впал в растерянность: «А извините, как фамилия вашего папы?» Я пожал плечами: «А такая же, как и у меня Егоров». Осип Абрамыч растерялся еще больше: «Никак не вспомню, извините. Я вроде всех детей знаю Семичастного И дальше он посыпал фамилиями. А я свою роль доиграл классно. Психологически. Я развел руками: «Осип Абрамыч, мое дело привет вам передать. Я папе скажу, что вы его не помните». И пошел на выход. Боже ж мой! И здоровенный седой мужик побежал за мной, сопляком, начал извиняться, объяснять, что на нем, кроме трех лагерей, еще пять пансионатов для сотрудников комитета, и прочее, и прочее. С первого попавшегося противня повар схватил большой кусок пирога и преподнес его мне: «Вы приходите ко мне запросто. Если чего-то захочется, которого в меню нет!» (Кстати, таким пирогом пионеров не кормили.) Потом Осип Абрамыч вывел меня в зал, у всех на глазах похлопал по плечу, пожал руку и удалился.