Дальше, приказал капитан.
За все время он не переменял позы, не отводил от Урмаса своих бесчувственных глаз, не выказал ни интереса, ни равнодушия. И записывал мало, лишь делал пометки.
Ну, она послушалась и вышла. Все. Больше я её не видел, потому что в этот же день пришла телеграмма о болезни матери, и я стал увольняться. А секретарь поссовета требует, чтобы на заявлении о выписке расписался сам Аманжолов. А он меня увольнять не хочет, говорит, отпуск дам до сентября, а там возвращайся Разве это по закону?..
Где живешь?
Элеваторная, дом двенадцать. Мне хозяйка, Лайкова, комнату сдала
По вечерам с Гамлетдиновой встречался?
Как я мог? Вы что? Я видел Галю всего два раза когда урок вел, и вот второй раз
Евгений Михайлович продолжал смотреть на Урмаса, но вопросов больше не задавал. Молчание между ними повисло на несколько минут. Затем он долго заполнял какие-то бланки и три из них дал Урмасу.
Почему так много?
Протокол. Внизу распишись: «С моих слов записано верно». А это подписка о невыезде. Поставь подпись. И завтра к двум ко мне вот повестка. Теперь свободен
«Свободен», подавленно повторял Урмас всю обратную дорогу.
Дом его хозяйки, саманный, давно не беленный, крытый ржавыми железными листами, с окнами у самой земли, находился неподалеку от поссовета. Двор, как и почти все дворы Тар-тар, где не проживали украинцы или немцы, выжжен солнцем до черноты и завален хламьем. Лишь колодец а колодцы представляли собой врытые в глину емкости накрыт новой клеенкой. Еще рос во дворе невысокий тополь с оголенным белым верхом.
«Свободен», подавленно повторял Урмас всю обратную дорогу.
Дом его хозяйки, саманный, давно не беленный, крытый ржавыми железными листами, с окнами у самой земли, находился неподалеку от поссовета. Двор, как и почти все дворы Тар-тар, где не проживали украинцы или немцы, выжжен солнцем до черноты и завален хламьем. Лишь колодец а колодцы представляли собой врытые в глину емкости накрыт новой клеенкой. Еще рос во дворе невысокий тополь с оголенным белым верхом.
Урмас постоял у двери в сенях мерно гудели мухи, и, казалось, там скорбно переговаривались неведомые существа. Отомкнул замок, прошел в свою скудно обставленную комнату: никелированная панцирная кровать с высокими спинками, буфет под невысокий потолок был он настолько покрыт липкой грязью, что Савойский старался не задевать его; низкая печь с обвалившейся вокруг заслонок замазкой, два стула и лавка вдоль стены, крытая сложенным вдвое бесцветным от пыли половиком. В другую комнату, хозяйкину, он никогда не заходил. Да и саму хозяйку никогда не видел. Переговоры о найме вел с соседом, жилистым одноруким мужичком, Гадием Алексеевичем. Дверь в её комнату была всегда закрыта, из-под низу несло сладковатым гнилостным запахом Оттуда иногда слышались какие-то вздохи, бормотанья, впрочем, сразу стихавшие, когда Урмас начинал двигаться.
«Свободен, говорил он задумчиво, выкладывая из эмалированного ведра на стол продукты консервы, хлеб, бутылку молока, превратившегося в простоквашу. Первый, кто сказал мне, что я свободен, оказался милицейским начальником»
В оконце резко постучали, почти тут же задергали в сенях запертую дверь.
Урмас вскочил с кровати, зажег настольную лампу, привезенную с собой. Надо же, опять проспал до самого вечера, и незаметно, хотя всего-навсего прилег подумать
В сенях опять сильно и молча дернули дверь.
Иду! крикнул он, заторопился, больно ушиб ногу о ведро, которое с оглушительным кастрюльным звоном покатилось по полу
Вернулся с молоденькой женщиной. Она вошла так же, как в первый раз, смеясь и рассказывая все, что приходило ей в голову.
На твоем месте любой мужик бы страшно гордился из-за него такая прекрасная татарочка утопилась Или ходил бы мрачный и настороженный по слухам, ты кровожадный маньяк
Урмас, не слушая Нинель, заправлял постель, взбивал подушку
Перестань прибираться, а то мне покажется, что я дома, что у меня в мойке груда посуды, нестиранное белье
А почему Диман не пришел?
Откуда я знаю? Он же у нас номенклатура
Урмас встал, озадаченный. Диман был единственным человеком в Тар-тарах, который мог ему помочь.
Серьезно, где он?
Сейчас на партхозактиве, затем поедет в «Ленинский», ответила Нинель, снимая блузку, освобождаясь от модной ситцевой юбки
Не переживай, завтра он должен быть на работе Помоги расстегнуть, пожалуйста, повернулась к нему спиной.
Урмас смутился и покраснел.
Слушай, ты можешь где-нибудь в другом месте раздеваться? К тому же я не умею
Нет, не могу, равнодушно сказала она, в другом месте меня могут не понять.
Скатила с бедер трусики и, совершенно нагая, села на кровать. Туфельки Нинель не снимала брезговала ходить босиком по Урмасову жилью.
После минутного блаженного молчания она сказала:
Переезжал бы к нам, у нас все равно две комнаты пустуют Тебе что, здесь нравится?
Нина, о чем ты говоришь? Мне не сегодня-завтра уезжать
Мне тоже Диман говорил, не сегодня-завтра подразнила Нинель.
Понимаешь, когда вышел облом со свободным направлением, мы с мамой сразу договорились: едва станет известен мой новый адрес, она сходит к знакомому врачу, возьмет справку о своей болезни и даст сюда телеграмму, а здесь обязаны освободить меня от отработки