Разговор поэта с царем
Солнце; звезды под луной.
Месяц с пирогами.
Поругался царь с женой,
Ссорится с врагами
Нашими; и пир гудит,
Баба с пирогами спит.
Вот и царь уже сидит.
Я же как на троне.
И Матрена тырындит
В сарафане Тонином.
Тридцать шесть и жизнь полна.
Началась тогда война.
С эскимосами; на ней
Полегло 105 парней.
Было во Вьетнаме,
Видимо, не с нами.
Разлеглась уже жена.
Дело все под Пасху.
Царю-Ваньке не до сна
Под мою-то сказку.
Не пиши, а то казнят
И приедут «Стази».
Я пишу уже полдня.
Выйдет Стенька Разин,
«Фрэнсис Весь» вперед идет,
И поэмы в свой черед.
Дети плачут; царь сидит.
Что ж не пишется, пиит?
Стала как-то жутка
Мне эта прибаутка
А у нас в Рязани
Пирожки с глазами:
Их едят они глядят.
Постарались сами
Вы стихами написать,
Что осталось лет на пять
Жизни вам, поэту.
Говорю про это,
Мне б не только 47
Лет прожить, и житель
Скажет: Машка, дело всем.
Царь прекрасный зритель.
За душой долги. Кто, брат,
За тебя заплатит?
Ты ни в чем не виноват,
Просто рифма катит
Про царя не удалось.
Расскажу позднее.
В Питере прекрасней злость
Пушкинская, злее.
24-25 декабря 2008 года
О Греции
Слышу голос цареубийцы
Над акропольскими полями.
Над акрополем с журавлями
Кружат галки и прочие птицы.
Неужели царя не жалко?
И от птичьих криков гречанки
Преклоняют головы; палки
Спицы в царской той колеснице
Крутятся. Валтасар тот видит
Валтасаровы письмена.
Он пирует. В крутой обиде
Персиянской царю весна
Снова кажется; но зимою
От гречанки ль он яд принял?
Иудейки ль? Теперь строкою
Подпирает поэт пьедестал
Эпитафии. Это чудно
Написать царю похвалу,
И в стихах трагедии людной
Напевать Гомера Орлу
Прометееву. Новая сказка
У Гомера есть, новый стих.
Как прекрасно-Акрополь-напрасно
Ты проснулся и видишь их:
Бес Электры, бес цареубийцы,
И прекрасны твои пастухи.
Только нам Эринии в лица
Смотрят грозно за наши грехи.
Вот Эриний кричащих стая,
Ио, Ио, замедли свой бег.
И Зевес, молнийносно сверкая,
Не накажет тебя, человек,
Если будешь героем смиренья
Средь своих пастухов и овец,
Нимф-гречанок высокого пенья.
Кипарисы и Зевс-Отец.
29 декабря 2008 года
24-25 декабря 2008 года
О Греции
Слышу голос цареубийцы
Над акропольскими полями.
Над акрополем с журавлями
Кружат галки и прочие птицы.
Неужели царя не жалко?
И от птичьих криков гречанки
Преклоняют головы; палки
Спицы в царской той колеснице
Крутятся. Валтасар тот видит
Валтасаровы письмена.
Он пирует. В крутой обиде
Персиянской царю весна
Снова кажется; но зимою
От гречанки ль он яд принял?
Иудейки ль? Теперь строкою
Подпирает поэт пьедестал
Эпитафии. Это чудно
Написать царю похвалу,
И в стихах трагедии людной
Напевать Гомера Орлу
Прометееву. Новая сказка
У Гомера есть, новый стих.
Как прекрасно-Акрополь-напрасно
Ты проснулся и видишь их:
Бес Электры, бес цареубийцы,
И прекрасны твои пастухи.
Только нам Эринии в лица
Смотрят грозно за наши грехи.
Вот Эриний кричащих стая,
Ио, Ио, замедли свой бег.
И Зевес, молнийносно сверкая,
Не накажет тебя, человек,
Если будешь героем смиренья
Средь своих пастухов и овец,
Нимф-гречанок высокого пенья.
Кипарисы и Зевс-Отец.
29 декабря 2008 года
На день Бородина
Идут последние полки,
Идет война, война
Напишет Лермонтов стихи
Про день Бородина.
Тиран открыл красивый рот
И гаркнул: «Хоть куда
Вы, молодцы!» И a bientot,
И cest la vie тогда.
Кровь не вода, и быть беде.
Французские полки
Идут по-прежнему в воде
В российские колки.
Березы, дух ваш вечно юн.
Легли герои все,
И Лермонтов, как кот-баюн,
Гусар, во всей красе
Он на Кавказе воевал.
Закончился Кавказ.
Убит тогда же наповал,
И кто напишет раз,
Два, три, четыре вот полки,
Закончилась война.
И вот, читатель, вам стихи
На день Бородина.
29 декабря 2008 года
И. Б
И ты напомнишь «Бродской» строчкой,
Как из России Боже мой!
Катишь рождественскою ночкой
С своею нищенской сумой.
В России ты или в Милане,
В московском сне не знаю я,
Что снова, как гора, пред нами
Дымится эта полынья
Из грязи вековой. Везувий
Горит, и изверженье вот
В священнейшем из всех безумий
Идет зимы солнцеворот.
Пред нами новые гражданки
И граждане больной страны.
В три-четверть мира, как на танки,
Бросаем мы слова: «Больны,
Больны любовью по привычке,
Что ни к чему в моей стране
Не нашей» Заглянув в кавычки,
Мне скажет Ангел: «Быть войне».
6 января 2009 года
Об Италии
Кто там, за бетонной занавеской?
Там из Италии маячат фреской,
Там и детство подольше, стихи поровнее,
И, как дольки апельсина, желтее
Паруса кораблей старинных. Ладно.
Я сижу и перебираю псалтири лады.
Вот и Книга снова упала на стол.
Мне за тридцать. А королеве за сто
Из Британии. Мы только фильмы смотрели
С Гамильтоном, с Вивьен Ли, бледнея,
Сравнивали себя, и только
Мы ничего не ели. Нисколько.
Мы здесь, в России, подобны голодным
Ворам, которые из холодной
Тюрьмы Достоевского. Вопль Зевеса
Страна родная в укладке леса
И мы опаздываем на свидание,
Когда мамы уже нас давно заждались,
И все опять как в старинной пьесе
Островского. Россия и крик Зевеса.
6 января 2009 года
Из римской эпохи
У гладиаторов в глазах Апокалипсис.
У цезаря кровавые прожилки
От пьянки, недосыпа, итальянки
Сегодняшней, вертлявой обезьянки
Вчерашней, у которой только клипсы
В глазах, у земледельца только трипсы
В глазах, и может быть, еще приход полиции
Как к заговорщику, еще жена в слезах.
У плагиаторов ограбленные лица.
И цезарь потому что цезарь пьян
И сам не знает, что еще случится.
У всех сенаторов отъявленные лица.
И богомольцы все идут. Гроза
Идет, бежит. И, посмотрев канкан,
Наш цезарь всех сенаторов боится.
И цезарь смотрит, смотрит на канкан
И на капкан, изображенный мастерицей.
Но все ж сегодня цезарь очень пьян.
Ему Христос, наверное, приснится.
И он готовит всем волкам капкан,
Сенаторам-убийцам. Колесница
Бежит, и рваные мелькают спицы.
Рим, торжествуй. Согните поясницы
Перед вождем. Что может быть в глазах
у христиан
У первых, кроме мысли не свалиться
Лицом в полынь, терновник и бурьян?
У гладиаторов в глазах Апокалипсис.