Я причесалась
И спешу скорей
Окинуть взглядом с башни
Даль речную
Там всюду лодки,
Только нет одной
Косой луч Солнца
Гаснет над волной,
И отмель погрузилась
В тьму ночную.
Оставь, сказал мне после долгой паузы китаец. Оставь.
Кого? удивилась я.
Китаец смотрел на меня как на больного ребенка и повторял одно и то же, заглядывая в самую глубь мою. Я же смотрела в самую глубь китайца долго-долго пока не поняла, что давно уже кричу на весь лес и бегу куда-то.
Картина была еще та: «Клеопатра», продирающаяся через елки-палки, а за ней негр и китаец, тоже продирающиеся через елки-палки. Потом все как-то быстро устали и сникли. Джим, чтобы окончательно успокоиться, начал рассказывать об истоках спиричуэлса, плавно перейдя к своему первому «русскому» Новому году:
Я был один в лесу. У меня была палатка «Зима» и две бутылки водки.
Что такое палатка «Зима?» спросила я.
Обыкновенная, только теплая и с трубой. В «Зиме» не холодно даже в минус двадцать.
Я поежилась и, кажется, действительно оставила то, о чем говорил китаец час назад.
После той поездки я заболела. Я не могла ни говорить, ни ходить, ни даже, чего уж там, сморкаться мой китаец же отлично справлялся с ролью сиделки и носил меня на руках в туалет. Никогда в жизни ни один китаец не носил меня на руках в туалет и не смотрел так виновато:
Это из-за меня! говорил он, повязывая мне на горло шарф. Нельзя после рисовой водки русской женщине лезть осенью в реку! Русская женщина, пусть даже Клеопатра, не может сочетать «Ицзяннань» и моржевание!
Я слабо хрипела и держала его за руку. В глазах плыло во мне сидело все сорок; китаец поил мою оболочку горькими травами и аспирином.
Это из-за меня! говорил он, повязывая мне на горло шарф. Нельзя после рисовой водки русской женщине лезть осенью в реку! Русская женщина, пусть даже Клеопатра, не может сочетать «Ицзяннань» и моржевание!
Я слабо хрипела и держала его за руку. В глазах плыло во мне сидело все сорок; китаец поил мою оболочку горькими травами и аспирином.
Вскоре приехал Джим: увидев черную рожу, моя сорокоградусная кровь да-да испугалась, но, вспомнив ящик из-под марокканских апельсинов в далекой избушке, потянулась навстречу роже я не представляла тогда более идеального цвета лица, нежели цвет лица Джима. А Джим улыбался А я совсем уже не боялась его улыбки! Он показал рукой на настоящий ящик марокканских апельсинов, а через несколько часов притащил откуда-то кресло-кровать, на которое я благополучно перебралась. Джим приходил почти каждый вечер, рассказывая о спиричуэлсе и насвистывая какие-то блюзы. Я же только моргала и кивала, питаясь исключительно сладкими апельсинами никогда в жизни ни один негр не дарил мне столько сладких апельсинов! Я поняла, что не хочу видеть никого, кроме негра и китайца: я не бредила я спала, наверное, несколько недель, пока однажды на мое кресло-кровать не присел Старик. От удивления я даже не шевельнулась, а Старик сказал:
Ты живешь неправильно. Ты не поправишься, если но исчез, не договорив.
«Что за чертовщина, только и подумала я. Что за чертовщина?»
Через какое-то время суток показалась Женщина в прозрачном и, покачав головой, произнесла:
Ты не должна делать этого, иначе и тоже ушла, не договорив; я зажмурилась и выругалась.
На третью ночь я увидела какого-то Мужчину. Он строго смотрел на меня, хмурился и ничего не говорил.
На четвертую прибежал странного вида Ребенок с криком: «А король-то голый!» и растворился в воздухе.
Я начала думать, что погружаюсь в мрачное Бардо из Тибетской книги мертвых, которую мы читали с китайцем. И лишь мальчишеский крик: «А король-то голый!» вычеркнул из моих заумей причинно-следственные связи. С трудом привставая, я поднимала больные глаза на китайца: тот дремал. Мне хотелось дотронуться до него. Я коснулась его руки и вдруг с ужасом поняла, что рука его ненастоящая. Я погладила эту «ненастоящую» руку, сбавив оборотики ужаса конечность очень напоминала резиновую, только мягче. Я, кажется, закричала; а кто бы не закричал на моем месте? Китаец очнулся и вздохнул:
Ну и что, что ненастоящая? Смотря что считать настоящим. Так объяснил он мне феномен своего тела. Если бы не это «ненастоящее», ты свихнулась бы. Ты ведь свихнулась бы, Клеопатра!
А Джим тоже такой? робко спросила я.
Нет, китаец стал неожиданно серьезен и через мгновение рассыпался на крошки. Нет.
Я забралась под одеяло и вспомнила о голом короле, а потом незаметно уснула, не веря в происходящее и почти веря в то, что земля стоит на трех огромных черепахах.
Прошло сколько-то времени. Я почти успокоилась, спрятала веера, палочки, сандаловые шары Но ключицы все еще болели. У меня всегда болели ключицы, когда кто-то внезапно исчезал навсегда. Я хорошо знала эту боль: так было и сейчас. Мне не хватало китайца, пусть даже ненастоящего, пусть резинового, пусть игрушечного; я не понимала, откуда он взялся и куда исчез. К тому же с ним исчез и Джим мне оставалось только сушить апельсиновые корки Как-то вечером я возвращалась из социума домой. Не успела захлопнуться за социумом дверь, как в мою позвонили.