Не! отмахнулся Иван, мы кфиты! Фон, рука у него, какая!
Несколько ребят пошли вызывать машину скорой помощи.
Пришлось мне расстаться с последней моей заначкой, и бежать в магазин.
Фот таких фисдюкоф я люфлю! выпив залпом, полный стакан водки, потрепал Иван мою лохматую голову. Молофок! Куфалдой фудешь!
Во всё время пребывания моего в общежитии. Защита была обеспечена. Если случалось, били здесь крепко
Вот такие воспоминания и ассоциации может разбудить неясный, шелестящий говор осеннего ветра у немолодого уже охранника банковского филиала руководителем которого числился теперь Леонид Яковлевич Доберман-Бронштейн, или попросту Лёня Каныш, бывший кладовщик монтажного участка боевой стройки.
Удачливый всё-таки он, Бронштейн этот! На днях в его загородный дом кто-то по делам или так, шутки ради, в открытое окно ручную гранату бросил. Но ничего Лёни не сделалось. Мать только пришлось похоронить осколком голову разнесло. Но похороны есть похороны. Когда день не терять. Всё равно на свете не задержишься. Когда-то и уходить надо, девяносто лет возраст серьёзный.
Удача пока ходит за Бронштейном Леонидом Яковлевичем по пятам. А там видно будет
«Не кочегары мы, не плотники»
Монтажники народ, хоть и летучий по образу жизни и профессии, но ребячливый, по сути, хотя в некоторых моментах не так прост, в чём мне ещё раз пришлось убедиться, перейдя из профессионального училища, где я преподавал спецдисциплины, в монтажное управление с громким названием «Волгостальмонтаж».
Удача пока ходит за Бронштейном Леонидом Яковлевичем по пятам. А там видно будет
«Не кочегары мы, не плотники»
Монтажники народ, хоть и летучий по образу жизни и профессии, но ребячливый, по сути, хотя в некоторых моментах не так прост, в чём мне ещё раз пришлось убедиться, перейдя из профессионального училища, где я преподавал спецдисциплины, в монтажное управление с громким названием «Волгостальмонтаж».
Работа новая, но по старой моей, ещё доармейской выучке, несколько знакомая. Только, может быть, пили тогда поменьше, да работали побольше. Сталинские законы ещё безотказно действовали, хотя их основатель и был развенчан самым преданным последователем на поприще «культа личности», хотя личностью был неоднозначной. Но это историкам
После школы, я с упорством, которое надо было бы применить в другой сфере, постигал обучение в монтажной бригаде «Ух», где каждый второй проходил воспитательные лагеря: кто по «дурочке», а кто и по идейным соображениям. Монтажное дело опасное, но не сложное, главное, чтобы привычка укоренилась. Орудовать гаечным ключом любой может, а вот головой, пусть бригадир да прораб работают
Возводили в городе анилинокрасочный завод, объект Большой Химии. Тогда всё было большое: Большие сроки, Большие стройки, Большая целина, Большая Политика, Большие люди.
От мастера до главного инженера и директора, начальство было в почтительном уважении. Рабочие обращались на «Вы», советовались по каждому техническому и даже житейскому вопросу. Каждый свою работу старался выполнять добросовестно: забывали проклятое прошлое и надеялись на обещанное счастливое будущее.
Все верили во всё
Наивная жизнь, наивные люди!
Сварному делу меня учил сварщик с характерной кличкой «Колыма». Он считался в бригаде монтажником высокой, самой высокой квалификации, От звонка до звонка, «оттрубил» свои положенные 25 лет. За это время ему пришлось участвовать во всех Великих стройках страны, постигая науку выживания в экстремальных, как бы теперь сказали, условиях. Поэтому он имел неоспоримое преимущество перед остальными моими напарниками, которым не так повезло в жизни. Ну, что там какие-то пять-шесть лет по хулиганке! Разве это срок! Вот политическая статья это да! Перед ней, статьёй этой, даже воры в законе пасовали
Но на политика Колыма совсем не тянул. Маленький, щупловатый, он скорее походил на карманника или форточника, чем на политика.
Несмотря на свою столь богатую биографию, сварщик Колыма был самым тихим в бригаде. Даже тогда, когда напивался в «кодекс», как он выражался, то становился вроде малого ребёнка: беззубый рот, вставные челюсти он обычно терял тут же в траве, где пили, шамкал бессвязные, мне непонятные, слова, а на глазах наворачивались светлые слёзы неизвестного происхождения.
Челюсти на другой день я ему находил, за что всегда получал благодарность и дружеское рукопожатие. Рука у него была маленькая, детская, но жёсткая, как рашпиль.
Трезвый он никогда не вспоминал подробности своей жизни, да вроде и не сетовал на неё, на жизнь свою, прошедшую по баракам и пересылкам под лай сторожевых собак и волчий волок.
В обычное время Колыма, прикрывшись сварочным щитком, молча, висел где-нибудь под перекрестием стальных конструкций и крепко держал за хвост свою жар-птицу, которая сыпала и сыпала золотые зёрна в прозрачный воздух.
Если поднять голову туда, то можно явственно увидеть огненный хвост волшебной птицы и маленькую головку ослепительной голубизны.
Работа сварщика-высотника мне нравилась, и я с воодушевлением, присущим только молодости, постигал науку быть гегемоном своей страны. А гегемон этот, вон он, в ежовых рукавицах и брезентовой робе, отпустив звёздную жар-птицу, уже спускается с высоты, чтобы показать мне приём сварки потолочного шва на брошенном обрезке трубы.