Кармен постсоветского периода
Ты Сашку не видала? из цветущих кустов жасмина высунулась Маринкина голова.
Голова была увенчана мелкой химической завивкой и источала сильный запах духов «Быть может», который уверенно заявлял о себе сквозь благоухание жасминового куста. Из каких запасников Маринка выкопала эти советские духи?.. Но пахло ностальгически приятно.
Вопрос адресовался Елене Саввишне, которая недавно стала бабушкой и теперь гордо гуляла с новенькой яркой коляской по городскому парку.
Тише ты, ребёнка мне разбудишь! зашипела недовольно Елена Саввишна. Нет, не видела я твоего мужа, а что?
Кусты затрещали и неохотно выпростали из своих душистых недр объёмное Маринкино тело. Маринка повернулась к кустам и деловито сказала в них:
Выходи, не бойся!
Елена Саввишна широко распахнула глаза, от удивления у неё даже рот приоткрылся огромный жасминовый куст выдал ещё одно тело. На этот раз совсем противоположного формата: длинное и худощавое, это во-первых, а во-вторых, мужское.
Добрый вечер, учтиво сказал мужчина.
Д-добрый Елена Саввишна от удивления и любопытства даже слегка заикаться стала.
Если моего увидишь, то ничего ему не говори! суетливо-деловито проговорила Маринка.
Она подхватила мужчину под руку и быстро скрылась с ним за живописной группой туй.
Вот ни здрасте тебе, ни прощай! сказала Елена Саввишна, обращаясь к внуку. Тот в ответ нахмурил во сне бровки и активно засосал соску.
Маринке было уже под пятьдесят. И жила она в одном доме с Еленой Саввишной, буквально в соседнем подъезде. У Маринки была нормальная советская семья супруг, за которого она выскочила замуж ещё совсем молоденькой девчонкой, и двое детей. Старшая дочь. Ей исполнилось 24 года, у неё уже была своя семья, и жила она с мужем у его родителей. Сыну Маринки шёл двадцатый год, а потому он служил. И проходил службу не где-нибудь, а в горячей точке, в Чечне. Маринка души не чаяла в сыне. Прибегала к Елене Саввишне, когда получала от него письма, читала ей их, всхлипывая и нервно комкая носовой платок, в который порой трубно сморкалась.
Если с ним что-нибудь случится, я этого не переживу, исступлённо шептала она, нет, не переживу!
Опомнись, разве можно так думать! Да и дочь у тебя, пыталась хоть как-то привести соседку в чувство Елена Саввишна.
Что дочь?! Отрезанный ломоть. Сыночек мой! Мой свет в окошке! рыдала Маринка.
И вот на́ тебе: ещё себе светика в окне затеплила! тихо ворчала Елена Саввишна, поправляя лёгкое голубое одеялко в коляске.
Внук завозился во сне, устраиваясь удобнее, выплюнул надоевшую соску и чему-то заулыбался.
В советское время Маринка выглядела как типичная продавщица продуктового магазина толстенькая, коротенькая, с золотой коронкой на переднем зубе, маленькие задорные глазки тонули в пышных, сдобных щеках. Губки бантиком она красила розово-малиновой дефицитной тогда помадой, которая ну никак не украшала её лицо. Одевалась она в фирменную, тоже дефицитную тогда одежду, которая тоже никак не шла ни к её фигуре, ни к лицу. Такой она и осталась в постсоветские времена. При этом Маринка ни тогда, ни сейчас не была продавщицей. Она практически никогда не работала. У неё было повышенное давление, и она ещё на излёте семидесятых выхлопотала себе инвалидность. Деньги в их семье зарабатывал муж Сашка. Женившись на 19-летней Маринке, он быстренько заделал дочку, чтобы жене было чем заниматься в его отсутствие и не было возможности думать о всяких «глупостях». И укатил на заработки. На коммунистическую стройку, куда-то в дружественную нам часть Африки. Укатил на три года. А Маринка верно его ждала всё это время, растила дочку и раздавала всему двору невиданные тогда дивных розовых и жёлтых цветов ароматные жвачки с яркими картинками-вкладышами и такие же ароматные, тех же дивных цветов ластики, которые тоже казались съедобными. Всё это и многое другое она получала в посылках от мужа. Маринка была воспитана в строгих деревенских традициях: стерпится-слюбится, а не слюбится всё равно себя блюди. Она и блюла. Чтобы о чём таком даже подумать ни-ни!
Через три года муж вернулся. Привёз и денег, и дефицитов разных бросовых и дешёвых там и таких желанных здесь. Да столько, что казалось, им на всю жизнь хватит. Ещё и на соседей останется. Муж, правда, сильно ругался на Маринку за её щедрость.
Ты безалаберная! Бесхозяйственная! Тебе всё легко достаётся! кричал он на неё по вечерам. И лицо его перекашивалось от злобы на Маринку и от жалости к утраченным навсегда по вине жены вещам и продуктам.
Маринка вздыхала, молчала, на пару недель унималась, а потом снова втихаря от мужа пихала какому-нибудь знакомому ребёнку яркий невиданный заграничный карандаш или наклейку, или угощала соседку очередной банкой солёных огурцов собственного приготовления.
А банок этих у них было Каждую осень заготовки производились только что не тоннами. Маринка, забыв про своё давление и отекающие от долгого стояния ноги, проводила по полдня в продуктовых очередях, приносила огромные сумки с сырьем для заготовок из магазинов домой. А потом буквально дни и ночи варила, солила, закатывала. У неё начиналась настоящая страда, битва за сохранение урожая То, что нельзя было сварить, засолить, замариновать, пытались сохранить другими способами.