«Ну ни черта ж не слышно!» воскликнула м-ль С., хлопая дверью. Видите ли, девушка любила чертыхаться: правда, лишь в подстрочнике, на заднем дворе своего воспитания, тайно, в закутке плохих привычек, на пыльных антресолях подсознания, в кладовке дрянных вещей и гадких поступков, слева от порванных бус любимой бабушки, рядом с преступной конфетой «Мишка на Севере» («Кто съел конфету?» «Не знаю, мамочка!»).
«Ни черта ж не слышно! Ни черта ж не»
Эй, кудрявая, ну ты просто как этот туда-сюда туда-сюда я извиняюсь.
Как автобус, что ли?
Дама с Серьгами выдернула штепсель из ноздрей стенной розетки, цокнула кипятильником, ложечкой, колечком, браслетом, очечником, каблучком. Царапнула Бородина иголкой, осторожно хлебнула медового чаю, округлила бедро, закусила губу, нахохлилась:
M-да, вы правы. Звук несколько приглушен. Пожалуй, даже слишком приглушен. В сущности, его практически нет! Я немедленно поставлю сначала! Да-да-да-да, эту же запись немедленно еще раз в комнату номер двести! То есть двести пять! И непременно прибавлю громкость. Извольте!
И будьте любезны, уж дайте мне время, чтобы дойти до второго этажа. Знаете, я так вымоталась с этим чер с этим квартетом! Как-то у вас криво и страшно неудобно все тут устроено, если честно!
Сударыня, Дама плеснула серьгами, у нас здесь устроено ровно так, как должно! А кроме того, иначе и быть не может!
«Зазеркалье! сердилась м-ль С., дробно топоча по лестнице. Королевство абсурда! Заповедник перевернутой логики! Дряхлая консерватория, увитая проводами: идея дерзкая и бессмысленная!»
Лехин, быстро колись про трубача с флейтистом, в последний раз мимо тебя бегу, больше уж не свидимся!
Э-э-э, кудрявая, ты думай, думай.
Лехин!!!
Ну-ну, не рычи. Лехин скомкал расплющенный трубой рот, прочмокал несколько мелких поцелуйчиков, прищурился. От трубача, кудрявая, меньше свисту! Вот и вся разница.
Забодай тебя, Лехин, корова! С какой ерундой ты пристаешь к девушкам!
Хо! Шоб хоть раз не сработало, так ни разу!
М-ль С. вспомнила, что в туалетной дискуссии среди прочих присутствовала тема «Лехин и всепрощение». На повестке дня стоял вопрос: «Почему Лехину хочется простить все и сразу? И кто положит конец этому безобразию?»
Вячеслав Лехин, вы самоуверенный болван!
Ты, кудрявая, обзываешься, а у меня вон для тебя пирожок с капустой припасен. Жуй давай. Питайся. Умная больно.
Все, Славка, спасибо за пирог, я помчалась! У меня там
Ну я в курсе. У тебя там Бородин. Зачет по физкультуре принимает. Бег по лестнице трусцой.
Чей-то трусцой? Галопом!
Эт ты, кудрявая, себя со стороны не видела.
Коридор второго этажа оглушил м-ль С. уже на первых метрах. Тяжелой командорской поступью по второму консерваторскому этажу шагал разъяренный квартет Бородина. Изумленные профессора высовывали носы из-за дверей. Оконные стекла бились в ознобе. Красные конки на Театральной площади конфузливо тормозили, жалобно тенькая колокольцами. В классной комнате номер двести пять истово орали и гудели репродукторы. Отзываясь на виолончельный стон, трещали кирпичи в могучей стене. Контуженые клопы выпадали из розовых лепестков старинных обоев. Посреди комнаты стоял ошарашенный балалаечник.
Что этоооо? крикнул балалаечник.
Это это Бооорооодин!
Чтооо?
Ква квартеееет этоооо!!!
Ааааа Немногоооо громкоооо, даааа?
В этот самый миг капсула гремучего бешенства раскололась в запыхавшейся душе м-ль С. Гневное пламя охватило девицу. Полоснув балалаечника взглядом, припасенным для Вальпургиевой ночи, м-ль С. полетела на чердак с простой целью: убить, испепелить, развеять. Обидчик должен быть уничтожен: больно и навсегда. Даме с Серьгами оставалось жить несколько безмятежных, не так уж и нужных ей совершенно лишних минут.
Ааааа Немногоооо громкоооо, даааа?
В этот самый миг капсула гремучего бешенства раскололась в запыхавшейся душе м-ль С. Гневное пламя охватило девицу. Полоснув балалаечника взглядом, припасенным для Вальпургиевой ночи, м-ль С. полетела на чердак с простой целью: убить, испепелить, развеять. Обидчик должен быть уничтожен: больно и навсегда. Даме с Серьгами оставалось жить несколько безмятежных, не так уж и нужных ей совершенно лишних минут.
На третьем этаже, сменив Лехина, курила пахитоску восхитительная Гаянэ Арутюновна Казарян, консерваторский архивариус, знаток мифов, легенд, историй и баек. Лучшая из казаряновских легенд повествовала об оперном басе Пащуке, которому довелось экзаменоваться в игре на рояле. Бас Пащук твердо знал, что исполняемый им номер следовало открыть тревожной нотой ре, двадцать пятой клавишей, если считать слева, но несколько запутался в ее поисках.
Голубчик, что же вы не начинаете? прошамкал член почтенной комиссии. Смелее, смелее, не боги горшки
Вот найду ноту ре, тогда и начну! рыкнул легендарный Пащук.
«Ха-ха-ха!» смеялись над горемычным Пащуком консерваторские первогодки; «Ц-ц-ц!» смеялась Гаянэ Арутюновна над первогодками, играя кистью шали и выдыхая дым гористым ахматовским носом.
В Петербургской консерватории водились дамы утраченной ныне породы. Одной из таких дам меж тем была и приговоренная к казни Дама с Серьгами.