Может, их волки в степи загрызли? зевнув, предположила Зойка, которую от долгого молчания всегда клонило ко сну. В прошлом году они чуть Бахыта не задрали. Говорят, если бы не беркут, ему бы несдобровать. Шрам у него под глазом видели?
Могли бы и задрать, пробормотал я, перейдя на идиш.
Что ты, Гриша, сказал? встрепенулась Зойка.
Я сказал: видели.
А почему у тебя так длинно вышло?
По-нашему все длинно получается. Такой уж наш язык.
Ну да, уличила меня Зойка и прикрыла ладошкой рот от сладкой и томной зевоты. У Гиндина врать научился!
Наше чаепитие оборвала вернувшаяся из конторы Харина. Все дружно уставились на нее, но она как нарочно не спешила вытряхивать на стол новости, а устало поплелась к буфету, извлекла оттуда томившуюся в неволе недопитую бутылку, подвинула к себе Зойкин стакан из-под чая, налила водки и без закуски выпила.
Все повторяется, промолвила хозяйка, вытерев тыльной стороной ладони накрашенные губы (два тюбика губной помады вместе с призом кожаным мячом, который мы с Левкой гоняли на Бахытовом пустыре, привез когда-то в кишлак из Алма-Аты удачливый спортсмен Иван Харин, правый защитник сельской футбольной команды «Колхозник»). Прикатили сволочи с утра пораньше, запихали человека в машину и увезли А бедная Гюльнара прыг на рысака и вдогонку только вряд ли его уже догонит Анна Пантелеймоновна скрестила руки, а затем закинула их за голову, чтобы избежать искушения еще раз потянуться к освобожденной из темницы бутылке. Там, у вас, в Литве, тоже так хватают среди бела дня невинного человека и увозят на годы?
К моему удивлению, мама поняла вопрос без перевода и замотала головой видно, ей не хотелось сравнивать арестованного Шамиля со своим братом Шмуле-большевиком, которого задолго до войны за бунтарство полицейские увели на тюремные нары.
Спроси у нее, как же теперь со школой, тронула она меня за локоть.
Пора, Женечка, самой научиться спрашивать, не дожидаясь, пока я переведу мамины слова, пробурчала Харина. Ты что думаешь, твой сынок всю жизнь за тобой будет толмачом ходить? Или ждешь, чтобы тебе за каждое русское слово трудодень начисляли?
Зойка подозрительно засопела, боясь, что Анна Пантелеймоновна снова плеснет в стакан водки, да и мы с мамой скуксились от ее гневливости и от неожиданного приказа:
Спать, бесово отродье, спать! Завтра с утра в школу!
В школу? Ну а как же, мам, без Гюльнары Садыковны?.. скатилось у Зойки с овеянных зевками уст.
Пока не вернется Гюльнара, вас будет учить Арон из бухгалтерии. Других ученых в колхозе нема. Арон Ицикович вас хоть правильно считать научит. До войны через его руки в Вильнюсе в Еврейском банке миллионы прошли
Миллионы на Зойку, видно, не произвели впечатления. Она зашуршала тапочками и шмыгнула, как мышь, за ширму.
Улегся и я.
Напрягая слух, я прислушивался к разговору хозяйки с неожиданно приободрившейся мамой, которой не хотелось остаться без работы, и до меня, как капли летнего дождя-ленивца, долетали обрывки слов; я старался их склеить, слепить воедино, чтобы ответить на вопрос, за что же среди бела дня взяли и неизвестно куда увезли чеченца Шамиля, но ответ всякий раз ускользал от меня, и я, вместо того чтобы сдаться и провалиться в желанный сон, продолжал с непонятным упорством ловить отголоски чужой беды, не в силах постичь, что же натворил муж нашей Гюльнары Садыковны. Измученный догадками, я незаметно для себя перекинулся с Шамиля на Арона из бухгалтерии, которого никак не мог представить с классным журналом под мышкой.
За что его? проснувшись раньше, чем обычно, спросил я у мамы.
Кого? натягивая на распухшие ноги толстые чулки, неохотно переспросила она.
Шамиля. Разве хозяйка не сказала?
Нет. Она сидела и пила водку.
И ничего не говорила?
Мама слушала молча, и от ее безответного, угрюмого молчания у меня на душе становилось еще горше.
Говорила, говорила Но я не поняла Я тут, Гиршеле, вообще ничего не понимаю Понимаю только, что кого ни возьми, каждому плохо. И людям, и собакам, и птицам Даже ветру. Слышишь, как он жалобно воет за окном? Что это, господи, за страна, где всем ну просто всем плохо?.. Полежишь еще или пойдем вместе?..
Вместе.
Я быстро оделся и, не дождавшись Зойки, под дружелюбный лай очнувшегося на мгновение от своей старости харинского стража подслеповатого Рыжика, пустился за мамой в школу.
За что его? проснувшись раньше, чем обычно, спросил я у мамы.
Кого? натягивая на распухшие ноги толстые чулки, неохотно переспросила она.
Шамиля. Разве хозяйка не сказала?
Нет. Она сидела и пила водку.
И ничего не говорила?
Мама слушала молча, и от ее безответного, угрюмого молчания у меня на душе становилось еще горше.
Говорила, говорила Но я не поняла Я тут, Гиршеле, вообще ничего не понимаю Понимаю только, что кого ни возьми, каждому плохо. И людям, и собакам, и птицам Даже ветру. Слышишь, как он жалобно воет за окном? Что это, господи, за страна, где всем ну просто всем плохо?.. Полежишь еще или пойдем вместе?..
Вместе.
Я быстро оделся и, не дождавшись Зойки, под дружелюбный лай очнувшегося на мгновение от своей старости харинского стража подслеповатого Рыжика, пустился за мамой в школу.