О, великий хан! воскликнул Мустафа. Для других я нем, как камень О, я знаю, ты взглянешь оком милосердия на презренного раба твоего
Хан хлопнул в ладоши и сейчас же перед ним предстали трое слуг.
Возьмите этого старика, указал он на Мустафу, бросьте в темницу
Слуги схватили нищего и поволокли.
Эй? крикнул хан. Вернись кто-нибудь.
Слуга приблизился к хану, а тот провел рукой по горлу, кивнул головой на Мустафу.
Слуга поклонился и вышел.
Привели Мустафу во двор темницы.
Тот слуга, которому хан отдал последнее приказание, сказал ему:
Посмотри, старик, как много летит лебедей!..
Мустафа глянул вверх, а слуга ударом ножа перехватил ему горло, а потом отрезал голову.
Труп Мустафы бросили в городской ров на съедение собакам, а голову показали хану.
Выбросьте эту дрянь, сказал хан.
Сидел он один и думал о сыне.
Гм Понимаю теперь, почему он на охоту один ездит и без добычи домой возвращается, проговорил он и задрожал от охватившего его гнева.
Шума делать не надо, говорил он потом сам себе, а достаточно послать двух воинов, чтобы прикончили огородника и его дочь и сожгли чертово гнездо. И сыну ничего не скажу, чтобы потом меня не проклинал
Хотя и наедине говорил Мустафа хану об Аслан-Гирее, но и у стен были уши: за дверью стоял слуга ханского сына и все слышал.
И тихо, как кошка ступая, удалился он от двери, подобно тени шмыгнул в комнату своего молодого господина и там долго шептал ему на ухо.
Побледнел Аслан-Гирей, задрожал.
Что же делать? спросил он слугу. Тот пожал плечами.
Не знаю, ответил он. Советовать не могу, но одно знаю: огороднику и его дочери не быть живыми.
И, поклонившись, вышел слуга.
Задумался Аслан-Гирей.
Как быть? Что делать? спрашивал он себя. Пойти к отцу, признаться в своей любви к Гульнаре уже поздно: донос проклятого нищего сделал свое дело
И поспешно он вышел, направился в конюшню, коня оседлал, вскочил на него и помчался в селение.
Около дома огородника остановил коня и громко крикнул:
Лебедь, Лебедь!
И на зов выбежала Гульнара, смеющаяся, и старый Меджид подошел.
Беда грозит нам великая, проговорил Аслан-Гирей и рассказал о том, что во дворце хана произошло.
Вскрикнула Гульнара, руками всплеснула.
Что же делать? в тоске вскричала она.
Бежать всем троим надо, сказал Аслан-Гирей. Пройдет немного времени, гнев отца уляжется, я вернусь домой и тогда женюсь на тебе, мой Лебедь, моя радость.
А старый Меджид послушал-послушал, проговорил:
Как я говорил, так и случилось. Но прошлого уже не поправишь, надо думать о будущем. Вы, сказал он дочери и Аслан-Гирею, бежите, а я останусь: я человек старый, смерть давно ждет меня, и гнев хана мне не страшен
Отец! вскричала Гульнара, бросилась к отцу, обняла его, заплакала, умоляла бежать.
Старик был непреклонен.
Я останусь, твердил он, а вы бежите. Уже пора погоня ханская может настигнуть вас.
Взял к себе в седло Аслан-Гирей плачущую Гульнару.
Прощай, отец! сказала Гульнара.
Прощай, отец! сказала Гульнара.
Прощай, Меджид! крикнул Аслан-Гирей.
Прощайте, дети мои! Бог благословит и спасет вас! сказал старик и заплакал.
Ударил Аслан-Гирей коня Рванулся конь, поскакал.
А старик стоял одинокий, беспомощный, и текли слезы по его щекам.
По дороге со стороны города пыль поднялась ханские воины мчались.
Прискакали к дому Меджида, стали спрашивать, где дочь его и сын хана?
Не знаю, ответил старик.
Обыскали воины весь дом, двор и огород и опять принялись допрашивать старика.
Молчал Меджид, и тогда один воин ударил его по голове кинжалом.
Сильный был удар, и старик мертвым упал.
Вот как! удивился воин. Ведь и ударил-то я слабо, значит, голова у старика была плоха.
Потом подожгли воины дом, бросили в огонь труп Меджида.
В чужой стороне, в большом городе жили в бедности Аслан-Гирей и Гульнара. Золота не успел захватить с собой Аслан-Гирей и, когда были прожиты деньги, вырученные от продажи коня, пришлось жить трудами рук своих: на базаре Аслан-Гирей тяжести переносил, а Гульнара работала в богатых домах черную работу.
Но они были молоды, сильно любили друг друга, и бедность сначала не казалась им тяжкой.
На окраине города, в маленькой хижине рыболова жили они, и рабочий день их начинался рано утром и кончался ночью.
Усталые, обессиленные возвращались они в свою хижину и спешили броситься на жесткую постель, чтобы во время короткого сна набраться сил для предстоящего трудового дня.
Ладони рук Аслан-Гирея не раз покрывались кровяными волдырями, пока не затвердели и не покрылись твердыми, как дерево, мозолями. А нежную кожу на лице, на шее солнце сожгло, и из белой темная стала она.
Побледнели, осунулись розовые щеки Гульнары, и реже слышался ее счастливый смех.
Но бедность не страшила Гульнару, она и раньше знала ее, страшно было потерять любовь Аслан-Гирея: стала она замечать, что часто задумывался он и о чем-то тяжко вздыхал.
О чем ты думаешь? спрашивала она его и в глаза ему заглядывала, желая прочитать его сокровенную думу.
А он, не отвечая на вопрос, насильно смеялся, обнимал и целовал ее.
И тоска пала на сердце Гульнары, но она глубоко затаила ее.
Прошел год, у Гульнары родился мальчик, но он жил не долго, потому что в груди матери не было молока для него, а кормилицу не на что было нанять.