Смех старой ведьмы Хамахо он все еще слышал, и сама она перед его глазами стояла. И томимый одной мыслью, решил он ехать в дальний аул.
Коншох опечалилась, головою поникла.
Ты уедешь, а мне тоска покою не даст, сказала она и слезинка скатилась по ее щеке.
И, прижав к груди жену, целуя ее, спросил ее Кара-Мурза:
По-прежнему ли ты, Коншох, любишь меня?
И в глаза ее он заглянул, но прочитать в них ничего не мог, потому что слезами наполнились они.
И, рыдая, вскричала Коншох:
Зачем ты спрашиваешь об этом?!. Или ты уже не веришь моей любви?
И, как раненая горлица, забилась она на груди мужа.
А беззубая ведьма Хамахо стояла перед глазами князя, и злой усмешкой кривились ее тонкие губы.
И уехал в дальний аул Кара-Мурза.
Глухою ночью князь вернулся домой, и крадучись мимо спящей прислуги, в спальню к жене пробрался; высек огонь, свечу зажег и увидел в постели спящих нагую Коншох и молодого раба, смуглого каджара (перса), которого он в последний свой набег из-под Дербента пригнал.
Свет померк в глазах Кара-Мурзы, и, задыхаясь от гнева, за кинжал он схватился, но сейчас же бессильно рука его опустилась: никогда он не убивал беззащитного врага и на женщину руки не поднимал.
От света свечи проснулась Коншох и затрепетала от страха, а молодой раб, обнимая ее, по-прежнему сладко спал.
Зашевелились бледные и дрожащие губы Коншох
Князь, я не виновата Я не звала раба: он сам ко мне пришел, пролепетала она.
Как безумный глянул на жену Кара-Мурза, кинулся было к ней, но опомнился и быстро вышел из сакли.
И до утра бродил он в тоске одинокий далеко от аула в степи.
До слуха Темирхана тревожные вести дошли: Коншох мужу изменила, а муж ее покинул аул и где-то без вести пропал.
И до утра бродил он в тоске одинокий далеко от аула в степи.
До слуха Темирхана тревожные вести дошли: Коншох мужу изменила, а муж ее покинул аул и где-то без вести пропал.
И по сакле заходил старый князь, думая крепкую думу.
Непонятное дело случилось! говорил он сам с собой, разводя руками. Если Коншох изменила мужу, то почему же он не казнил ее? Почему не привязал ее к хвосту коня-неука и не погнал его в степь[8]? спрашивал он и ответа не мог придумать на свои вопросы.
Еду к дочери и сам все разузнаю, решил он и в дорогу собрался.
Печальная, с заплаканными глазами встретила Коншох отца.
Заперся он в сакле с ней и долго вдвоем беседовали они.
Потом с нахмуренным лицом вышел он из сакли на двор, молодого раба-перса позвал.
Улыбаясь, показывая белые зубы, подошел к нему раб.
Посмотрел на него сурово князь, сказал стоявшим во дворе узденям:
Лживая собака много беспокойства в доме причиняет, за что ее и убивают
Выхватил он из-за пояса пистолет, выстрелил в перса и убил его.
Перестал болтаться лживый язык, проговорил он, кивнув головой на мертвое тело раба.
Старый воин Генардуко только плечами пожал и усмехнулся.
Понял князь его усмешку, молча пистолет свой снова зарядил и в голову Генардуко выстрелил.
И мертвым упал старый воин, а князь, усмехаясь, проговорил:
Собаку, которая исподтишка кусает, тоже убивают!
Уздени сурово молчали.
Время бежало, время летело. Весна и лето прошли, наступила осень, а Кара-Мурза домой все еще не возвращался, и никто не знал, жив ли он, или уже давно умер. И по-прежнему печальна была Коншох, часто плакала она.
Но слезы женские вода: они обильно льются, зато и скоро высыхают, не оставляя следа.
Пришло время и Коншох перестала плакать, потом смех ее послышался, потом песня.
И старый князь повеселел.
«Это хорошо, что дочь свое горе забыла, подумал он. Одно плохо: мужа нет у нее».
Поговорил он с одним из узденей, и скоро пошли неизвестно откуда слухи о смерти Кара-Мурзы. В схватке с караногайцами погиб он, говорили эти слухи.
И громко заплакала Коншох, но как раз в это время въехал во двор гость кумыкский князь. Она быстро вытерла слезы и румянец на щеки навела.
Гостя этого знала вся Кабарда.
Старый он был, с подстриженной седой бородой, болтлив, как сорока, и очень любил он крепкую бузу Без всякого дела давно уже жил он в Кабарде, пользуясь гостеприимством князей и богатых узденей.
Пустой человек, говорил про него раньше Темирхан, а теперь обрадовался ему и радушно принял его.
Вечером сидел Темирхан с гостем в кунацкой, бузой его угощал и речь повел о том, как тяжело одинокому человеку жить на чужой стороне.
Ты правду говоришь, князь, согласился гость, очень тяжело. Но, скажи, где жену я возьму, если у меня нечем калым[9] уплатить?
Об этом надо подумать, ответил Темирхан и в тот же вечер беседовал с дочерью.
Неделя другая прошла, и Коншох стала женой кумыкского князя: Темирхан сумел выдать дочь замуж.
На чужой стороне бродил из аула в аул Кара-Мурза не князем-джигитом, а бедным и бесприютным гекуоком.
На пирах у князей и узденей играл он на восьмиструнной балалайке и пел песни.
Грустны и тоскливы были его песни, и не доблесть предков они воспевали, а плакали о потерянной любви.
Тихо и печально звенели струны, и песня говорила о том, что любовь красива, как звезды на темном небе, радостна, как первый луч солнца, но только в мечте она не изменчива. И каждый, кто слушал эту песню, говорил про Кара-Мурзу: