Вскоре проснулась и хозяйка, окликнула Ганну, и та, войдя к ней в комнату, застала ее у зеркала: Вероника Николаевна причесывалась.
- Доброе утро, Ганнушка! - приветливо поздоровалась Вероника Николаевна. - Ну-ка, посмотри на меня! Голубушка, да на тебе лица нет!
- Голова... усю ночь... - пролепетала Ганна. - Може, на грозу, а то на дождь...
- А может, любимого завела? - Вероника Николаевна поднялась, обняла ее, заглянула в глаза. - Боюсь, отберет тебя у нас твой коханый... А я уже к тебе привязалась. Давай с тобой кофейку попьем, вдвоем, хочешь? И голова пройдет...
Трудно было выдержать Ганне эту ласку, слезы чуть не брызнули из ее глаз. Вероника поняла это по-своему, погрозила ей пальцем.
- Нелегко быть молодой и красивой, Ганнушка. Нелегко, но приятно...
В половине одиннадцатого подполковник Бахтин подъехал к дому, чтобы после бессонной и тревожной ночи, проведенной за городом, немного перекусить, взбодриться кофе и вновь бежать в штаб.
Бахтин открыл почтовый ящик, вынул газеты, письмо от тещи и какую-то смятую тонкую бумажку, которую только по старой чекистской привычке не выбросил, а развернул, и брови его приподнялись, губы затвердели.
"Веронике не показывать... - Решение было принято молниеносно. Только не подать вида". Но, к счастью, Вероника, занятая собой, ничего и не заметила.
Ганна подала на стол завтрак, как обычно молча, потупив глаза. Вспыхнувшее было у Бахтина подозрение исчезло. Ганна всегда такая: покорная, задумчивая, грустная.
Он все же спросил:
- Кто приносил газеты?
- А я не бачила, - ответила Ганна и вышла.
- Кто приносил? Почтальонша. Кто же еще? - проговорила Вероника Николаевна. - У тебя письмо от мамы? Что ж ты молчишь?
Бахтин отдал жене письмо, выпил кофе, выкурил папиросу и, поцеловав Веронику Николаевну в щеку, ушел.
В комнату, где допивала свой кофе Вероника Николаевна, вошла Ганна с плетеной кошелкой в руке, сказала, что идет на базар.
Там она купила телятины у сивоусого селянина, дыню у перекупщицы и десяток головок сладкого лука. А в голове тревожно билась одна мысль, тяжело стучала в висках. Увидев военный патруль, Ганна приостановилась, пропустив солдат, свернула в переулок и дворами уже не дошла, а добежала до своего домика. Мария Ивановна была на работе, никто не помешал ей проскользнуть в сарай и сообщить Ухналю о выполнении задания.
Ухналь начальственно строго выслушал ее, уточнил кое-какие подробности, чтобы не ударить лицом в грязь перед Бугаем.
- Спасибо, Ганна, - поблагодарил он и, понимая своим тугим умом, что этого мало, добавил: - Ненька Украина тебя не забуде.
Поплевал на пальцы, принялся натягивать сапоги.
Чуб упал на лоб. Ганна, сжав сцепленными руками колени и упершись в них подбородком, страдающими глазами наблюдала за всеми неторопливыми движениями парня, разбудившего ее чувства.
- Чего так на мене дивишься? - спросил Ухналь.
- Жалию тебе...
- Жалиешь? - Ухналь невесело оскалился. - Дарма*. Ще не скоро с меня холодец зварють.
_______________
* Напрасно (укр.).
- Який холодец? - переспросила Ганна.
- Як с того прикордонника... - И он рассказал о страшном событии в селе Крайний Кут, рассказал без насмешек, горько, с длинными паузами.
- Ой, живодеры, живодеры, - только и могла вымолвить она побелевшими губами, - буде вам видплата...
- Я тут ни при чем, - оправдывался Ухналь. - Мы подъехали, колы его уже варили... Моей вины там нема, Ганна.
Ухналь посматривал на Ганну с просыпавшимся в нем плотоядным интересом. Вот она - близко: протяни руку, достанешь, пусть зареванная, тем лучше, ослабевшая. Не для того добирался он крутыми тропами до Богатина, чтобы затевать панихидные речи.
По-звериному легко бросился он к Ганне, схватил ее за шею - лопнула нитка с монистами, и посыпались в солому бусинки.