- Не могу, пока не выполню задачу.
- Не хочу знать твоих задач! - Ганна обеими руками закрыла себе уши. - Не хочу! Не хочу!
Ухналь невозмутимо наблюдал за ней. Разлука распаляла его, в голову стучалась наглая мысль: "Крути ей руки, Ухналь, на перину, была не была". Но второй человек, осторожный, расчетливый исполнитель, требовал другое: "Пока не трожь". Подметное письмо, спрятанное за пазухой, жгло волосатую грудь.
- Мои задачи - твои задачи... Канарейка.
Вздрогнула молодица, услышав свою кличку, побледнела.
- Що треба? - спросила она, не открывая лица.
Ухналь повел белесой бровью, проверил, как висит чубчик над пустой глазницей, и левой рукой полез за ворот холстяной рубахи, вынул теплый клок бумаги.
Ганна бессильно опустила руки, опасливо наблюдала. Вопросы задавать она не имела права, раз названо ее псевдо, и перед ней сидел не просто парубок, а представитель загадочного и страшного "провода".
- Оцю гамагу треба подкинуть твоему хозяину.
- Що в ней? - не удержалась Ганна.
- Ни я не знаю, ни ты знать не должна, Канарейка.
Услышав вновь свою кличку, да еще произнесенную с издевкой, Ганна заплакала.
Ее слезы тронули очерствевшее сердце бандита.
- Хай они плачут, Ганна. Утрись!
- Що мэни робыть?
- Я вже сказал. - Ухналь погладил ее на этот раз покорное плечо. Дала бы мне согласие, я бы... - Он не договорил.
Ганна вскочила, бледное лицо ее вдруг порозовело.
- Тебе? А кто ты?
- Ухналь! - Он ткнул пальцем себя в грудь.
- Имя твое, фамилия? - с отчаянием выкрикнула Ганна.
Ухналь пожал плечами, деланная улыбка раздвинули его широкие, обветренные губы. Он шагнул к Ганне, остановился, широко расставив ноги и упершись кулаками в бока.
- Я - Ухналь!
- Ухналь? Конячий гвоздь? - Она невесело усмехнулась, дерзко вскинула глаза на развязно подбоченившегося парня. - Да як же я пойду за тебя? За человека без имени?
Ухналь, подступая к ней, ядовито процедил сквозь зубы:
- Так и ты же Канарейка. Коли Ухналь тебе не в копыто, хай буду Кенарем, га? - Он ломко, безрадостно хохотнул. Его единственный глаз был строг и печален.
Ганна увидела это и пожалела его.
- Нэма нам людского счастья, коль птички мы, Кенарь. И ты и я в клетке. В одной вместе аль розно в двох, дэ счастье?
Ухналь опустил голову, тяжело вздохнул и, ничего не ответив, принялся шарить в кармане: искал кисет.
- Ну, и що, Кенарь?
Ухналь приклеил к губе бумажку, набрал в ладонь турецкого желтого табака, помял его щепотью.
- Можу сказать одно. В такой сучьей свадьбе не буде нам доли. И двомя руками узла не развяжешь... - Скрутив цигарку и запалив ее, добавил уже в приказном тоне: - Подкинешь додмет. На! - И передал письмо.
- Ладно. - Не осмелившись ослушаться, Ганна взяла бумагу и сунула за лифчик. Так страшная беда нависла над семьей, которая приютила ее и ничего, кроме добра, ей не сделала. Позже, услышав о содержании письма, Ганна ужаснулась: она знала жестокие нравы мрачного подполья.
- Куда мне его положить? - спросила Ганна, уходя к восьми часам на работу. - В почтовый ящик?
Ухналь согласился и скрылся в заброшенном сарае: он мог вернуться в схрон, лишь убедившись в том, что подмет дошел до адресата.
Ганна, подойдя к дому Бахтиных, оглянулась, достала из-за лифчика бумагу и сунула ее в почтовый ящик, сделанный из ясеневого дерева еще бывшим хозяином дома, провизором Нейбахом, убитым фашистами. После этого Ганна дрожащими пальцами достала из сумочки ключ, открыла дверь. Входя в квартиру, переобулась в домашние туфли и тихо, с затаенным дыханием прошла на кухню.
Подполковника Бахтина уже не было, возможно, он и не ночевал дома. Вероника Николаевна спала. "Матерь святая богородица, спаси и помилуй", беззвучно повторяла Ганна, принимаясь разжигать дрова в печке.