Пам-пара спел он, снимая пальто. Поэтесса?
Ага, дурой представилась Алгаритма.
Ваш почитатель? кивнул человек на окно, начиная копаться в бумагах, наваленных на столе.
Хрю, сказал Прохиндей. Хрю и хрю!
Он будет там сами знаете до каких пор, вставила ведьма. Пока меня не напечатаете.
Простыню нацепили, чтоб выделяться? спросил человек, отходя покопаться в шкафу. И, конечно же, пишете про любовь.
Про любовь страшно много стихов, запищала она, предъявляя огромную папку. Есть про природу и производственная тематика. Вы без меня не поймёте, так как моя стилевая манера своеобычна, Фёдор Иванович.
Я На-Горá Александр Матвеевич, он поправил не оборачиваясь. Вы оставьте ваш адрес, я позвоню. Да велите ему вылезать.
Хрю! вскричал Прохиндей и поёрзал.
Только звоните мне ночью, жеманничала Алгаритма. Днём я творю, понимаете? А живу я здесь рядом, в проулке. В Среднениколопесковском поблизости. Маленькая мансардочка в стиле ретро Ах! Я от ретро тащусь! Сядем под абажуром и будем беседовать о по-эзии и искус-стве. Московские дворики снегом покрыты Свежесть и сила, свежесть и сила! Хоть до утра. Понимаете?
Понимаю, оценивающе посмотрел На-Горá.
Хрю же!
Можно надеяться?
В следующем ноябрьском номере нет, честно сказал На-Горá, описав взором кривую по простыне, в кою пряталась гостья. Никак. Полный шкаф рукописей. Очерёдность. Может, я нынче же вам звякну.
Я не прощаюсь тогда, не прощаюсь, тянула кокетливо Алгаритма вставая. В шкафе мне нет конкурентов. Вы понимаете?
Понимаю, галантно кивнул На-Горá, и в мгновение Алгаритма протиснулась в скважину, оставляя одну простыню к возбуждению На-Горы, подошедшего и помявшего край руками. Дура. По-эзии и искус-стве передразнил едва слышно всезнающий человек. Но смазлива и обитает поблизости. Волосы у него поднялись возбуждённо. Он отошёл взять оставленную ею папку, чтобы узнать её имя и позвонить через часик. Цветаева. Из неизданного. Усмехнувшись, он потянул за тесёмку. Зашелестели переворачиваемые толстым пальцем страницы.
Заголосил телефон: «Саша? Эт Перекриков». «А-а, заходи твою вёрстку сдаём. Звонко, знаешь, написано, по-боевому, как любят». «Лады. Ну, бегу». На-Горá бросил трубку, стал лихорадочно вспоминать, кто бы сделал ему фотокопию этой рукописи, потому что Цветаеву не издавали тогда и стихи её были тогда дефицитом.
Да хрю!
Дз-з-з!! «Слушаю». «Александр Матвеевич? Я от Ухерина. Пётр Петрович просил доложить» «О, догадываюсь, о чём вы. Сильная, искренняя поэзия! Весь отдел упоённо читал. Передайте Петру Ильичу, что в ближайшем же номере Нет, я сам забегу, будет вёрстка. Я поражён! Человек, поглощённый, можно сказать, государственными масштабами, с таким гением выразил себя в слове. Моё совершеннейшее почтение от меня, На-Горы, уважаемому Петру Ильичу».
Он бросил папку с Цветаевой в стол и отбежал к шкафу за злободневной текучкой, где и застыл на мгновение, а потом стал вытаскивать папки по очереди бормоча: Данте, неизданное, из неизданного Хлебникова Блок, неизданное Что за бред?! А где Риммы Синичкиной Слушаю душу? Трубы на Енисее Песчинкина? Пётр Ильич где с Записками?
Он метнулся по комнате, переворачивая в шкафах и на полках бумажные стопы рукописей.
Да вы хрю!
А, вы здесь? Подскочив, На-Горá выкорчевал Прохиндея из форточки и схватил за грудки. Хватит валять дурака! Быстро, рукописи дел куда?
Видимо, хрю-хрю-хрю
Хрюкать я тоже могу, чёрт вас побрал! Что прикажете мне печатать?! Этого вашего Хле хлам этот ваш?! Ваша фамилия не Подсиделов, хрю?! А давайте в милицию, разберёмся, что вы тут ночью делали! Он поволок было хрюкавшего Прохиндея, но, озарённый, вдруг отскочил, набрал номер ведьмы, услышал: «Але, комитет безопасности слушает», чертыхнулся и потащил Прохиндея с утроенной яростью. Так как в милиции оказалось, что оба истец и ответчик визжат по свинячьи, их попросили дохнуть в алкогольные трубки и, убедившись в их трезвости, выпроводили на улицу. На работе по этой же самой причине и Прохиндею, и На-Гор дали отпуск. Несчастные зачастили в инстанции с жалобами, но поскольку им явственно чудилось, что они говорят, а внимавшим что хрюкают, объяснений не вышло. Больше того: скоро многие по Москве тоже хрюкали, сами о том не догадываясь. От хрюистов спасались, чтобы не расхохотаться в лицо ненароком и не обидеть, а отвечали, когда приходилось, уклончиво и наугад; все хотели общаться с нехрюкавшими, чьё число сокращалось стремительно, день за днём, так что в конце концов не затронуты эпидемией оказались всякие маргиналы и дети. Старые телефоны стирались за невозможностью общения, новые же записывались и опять очень скоро стирались.
Только что Прохиндей в раздражении надавил кнопку лифта и полетел от квартиры недавнего друга, коему битый час изливал свою душу, взамен удостаиваясь скотских звуков и вида смущённо опущенных глаз. «Господи! надо срочно продать товар и бежать из свинарника!» произвёл он подобие мысли и вспомнил, что ведьма указывала на цирк как на место, куда попадёт Воротила Финансович.
Верно, не так давно цирк приобрёл говорящую птицу, ворону, Corvus corax L., но такую скандальную, что был вынужден, вслед за тем как означенная Corvus corax L. провалила упорным молчанием номер, сдать саботажника в зоопарк. Прохиндей срочно отбыл по новому адресу. Прочь, слоны и жирафы, киты, львы и грифы с томящимися подле вас почитателями царей! К сетке, запершей нескольких чёрных каркуш на ветвях старой липы, всегда одиноких.