Да один поладил было с Москвою, а другой с Польшею переговаривается, турков на помощь призвал. Тяжкие времена!
Глубокое уныние омрачило козацкие лица. Горесть, прикрытая наружною безмятежностью, вырвалась наружу и высказалась во всей своей мощи.
Мне надо пробраться в Чигирин, сказал сечевик после некоторого молчания.
Все дороги перерезаны.
А Гунин ход?
У них в руках!
Сечевик призадумался, но видно было, что его не обманутая надежда огорчала, не пугала трудность, а что он просто прибирал в уме новые средства и способы, как лучше достичь предположенной цели.
Слушайте, товарищи, сказал он, подумав, мне надо пробраться в Чигирин до Петра Дорошенка. Дело идет тут не об одной голове, а идет дело об целой Украйне Если опоздаю в Чигирин, то
Тут сечевик оглянулся на все стороны.
Хозяйки не было в хате, дети поснули сидя, и он уже хотел было продолжать свою речь далее, как вдруг встретил устремленные на него глаза, словно два огромные алмаза, горящие участием и вниманием. Глаза эти сияли из темного неосвещенного угла хаты, и только всмотревшись хорошенько, сечевик распознал уютившуюся там грациозную фигурку девочки, неподвижно рисовавшуюся в тени: как она оперлась на сложенные ручки, вытянув головку, устремив глаза, так и замерла, словно заслушавшись.
Это моя маленькая дочка, сказал хозяин, оглянувшись по направлению глаз сечевика. Маруся, подойди сюда!
Маруся подошла к отцу. Свет ярко ударил ей прямо в личико и рассыпался по всей ее стройной фигурке. Это была настоящая украинка-девочка, с темными бархатными бровями, с загорелыми щечками, в вышитой рубашке с широкими рукавами, в синей запаске и в червонном поясе. Густые русые волосы, сплетенные в косы, и в косах слегка кудрявились и блестели, как шелк. На головке был венок цветов, из которых иные уже поувяли, иные еще сохраняли свою свежесть и слабо пахли.
Маруся! сказал отец, что ты слышала из нашего разговора?
Все, отвечала Маруся.
А что?
Марусины глаза обратились на сечевика.
Надо в Чигирин, промолвила она, надо до пана гетмана
Слушай, дочка, сказал отец медленно и тихо, что ты слышала, не говори ни одной душе живой, как будто бы ты и не слыхала. Понимаешь?
Понимаю, тато! отвечала Маруся.
Отец не повторил наказу, и Маруся не давала никакого обещанья, но в непоколебимой верности девочки никто не усомнился.
Не надо тебе слушать наших речей, Маруся, сказал Данило. Поди, покличь мать из саду, скажи ей, что братья поснули.
Маруся покорно пошла к двери, но в эту минуту вдруг послышался лошадиный топот; скакал как будто целый отряд конных, послышались разнотонные крики грубых голосов, и бледное, как смерть, лицо хозяйки показалось в дверях.
Скачут конные отряд проговорила она. Прямо к нашей хате вот они
Пропало все дело! глухо воскликнул Данило.
Сечевик уже был на ногах и держал в руках шапку. Козаки стояли молча. Суматохи не было ни малейшей, но видно было, что мысли страшно работали в каждой голове и что тысячи планов и намерений перевертывались у всякого в уме.
Хозяйка затворила дверь со двора в сени и из сеней в хату и стояла, не сводя глаз с мужа, в ожиданьи приказанья и распоряженья.
Около нее, так же бледна и в таком же смятении, стояла Маруся.
Вы спите! проговорил Данило, обращаясь к козакам. Ты работай, шей! сказал он жене. Я пошел к товарищу еще засветло Козаки пришли волов поглядеть, торгуют у меня
Есть выход из светлицы в степь, обратился он к сечевику, иди за мною!
Все это было быстро сказано и вслед за сказанным исполнено быстрее, чем можно рассказать словами.
В одно мгновение оба козака лежали на лавках, погруженные в завидный сон, подложив под головы люльки и шапки; свет играл на их лицах, нисколько не тревожа их крепкого сна, дыханье их было так мерно, что по нем можно было, как по часам, считать время; хозяйка сидела за работою, Маруся тоже, и обе прилежно погрузились в мудрости узорчатых рукавов.
Данило с сечевиком быстро перешагнули темные сени, отворили и затворили за собою дверь светлицы.
IV
Между тем прискакавший отряд был уже у крыльца; храпенье лошадей, переговоры всадников отчетливо были слышны в хате; потом несколько человек спешилось, потом раздался наглый стук в двери и грубый голос закричал:
Эй, вы!.. отворяйте!
Не успела хозяйка встать и спросить, кто там, как двери чуть не слетели с петель от повторенного стука и разбитое стекло со звоном посыпалось в хату вместе с вышибленною рамою. Жесткоусая, широкоскулая образина заглянула в окно, быстро, недоверчиво и подозрительно все обозрела и крикнула:
Чего не отворяешь?.. Чего не отворяешь?..
Хозяйка выпустила из рук работу, но еще стояла на одном месте в нерешимости.
Отворяй! закричало вдруг несколько угрожающих голосов, и двери так задрожали под ударами, что вся хата содрогнулась.
Хозяйка отворила дверь. Ватага иноземных солдат ворвалась в хату и с шумом и гамом кинулась шарить по всем углам.
Хозяйка, собрав около себя маленьких детей, внезапно разбуженных, пораженных страхом и изумлением и жадно следящих за всею суматохою глазами, полными слез, стояла в стороне и бесстрастно глядела, как все ее домашнее убранство, вся ее хозяйственная утварь валилась, билась и уничтожалась.