Обязательных приветствий в письме не было, как и абзацев и заглавных букв.
«Плохо дело, писал покойный, обложили твари злобные, заморочили».
Дальше шло нечто неразборчивое. Голоса? Точно. «загробный голос будто из подпола» Тыщщи? Это, наверное, тысячи. Многие тысячи там припрятаны. Где там? Под полом? Еще какие-то он и она. Он грозился, а она хохотала демонски.
О покойниках плохо думать нельзя, но кто так предсмертные послания пишет? Вот я, например, список с именами составлю подробный, чтоб после сыскари сразу знали, кого допрашивать.
Внизу странички стояло:
«Ежели, вашбродь, Степку вашего оговаривать примутся, что сам в петлю на осиновом суку полез, то не верьте, не таков я человек, и не поминайте лихом».
Выпрямившись и отдав письмо для изучения Зорину, я обратилась к шефу:
С каких пор господин Блохин должность пристава занимал?
Три с половиной, почти четыре года.
Писал часто?
Не часто, но регулярно. Предвосхищая вопросы, Евангелина Романовна, переписку такого рода я хранить обыкновения не имею. Поэтому придется вам обойтись устным пересказом. Степан мой родом из тех мест, хутор его, к несчастью, полностью обезлюдел, поэтому Блохин попросился служить в Крыжовене и был тем доволен. Его письма, исключая последнее, были толковы и благодушны. Жизнь в провинции ему нравилась, местные жители проявляли приветливость, природа Крестовский махнул рукой. Чистая идиллия. В прошлом году среди обычной буколики стали появляться разные околослужебные вопросы. Просил, к примеру, проверить некоего господинчика, бойкую торговлю паровозными акциями наладившего.
Ветку железнодорожную до Змеевичей добросили, сказал Мамаев, уже разглядывающий со вниманием настенную карту, как раз в это время.
Как звали господинчика? спросила я.
Федор Игнатьевич Химеров, без запинки ответил шеф, мещанин, родом из Нижнеградской губернии, действительно маклер.
На всякий случай я это все записала.
Еще что Блохин спрашивал?
Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь разглядеть можно.
На всякий случай я это все записала.
Еще что Блохин спрашивал?
Просил прислать ему чародейских стекол, сквозь которые рунную вязь разглядеть можно.
То есть сам он чародеем не был? спросила я для проформы.
Был, Геля.
Дернув на себя ящик стола, я достала свои очки с чародейскими стеклами, водрузила их на нос и отобрала письмо у присевшего на освободившееся подле меня место Ивана. Я-то ни разу не чародейка.
Теперь видишь? спросил Зорин с сочувствием и показал, куда смотреть. Это аркан на Семена, чтоб только он конверт распечатать мог, это на скорость. Он, кстати, наложен прескверно.
Вот-вот, поддакнул шеф. А как тебе, Ванечка, призыв к стихиям с ошибкой в каждом втором символе?
Он для чего? сняла я очки.
Не для чего, ответил Зорин. Он пустышка, навроде детской считалочки.
Мнемотехника. Семен сочувствие ко мне, чарами обделенной, тщательно скрывал. Помогает неофитам запомнить графический рисунок основных рун.
А еще, зловеще протянул Эльдар, стоя у карты, ходят среди нашего вида колдунского слухи, что бережет сей призыв нас от безумия чародейского. Сдается мне, сыскарики, наш Степан покойный разум по капле терял и того боялся.
Эльдар Давидович воткнул в карту алый бумажный флажок, будто точку в разговоре поставил, вернулся к столу, прогнал Зорина, сел рядом со мной.
На месте разбираться надобно. Крестовский оглядел нас по очереди. Прибыть в Крыжовень инкогнито, осмотреться, народ расспросить. После войти в контакт с местным присутствием, бумагу официальную им показать. Что-де прибыли из столицы одного из нижних чинов до пристава повысить.
Перфектно, решила я и смешалась под укоризненным взглядом начальства.
Мое паразитное словечко Семен Аристархович не обожал.
Знаешь, букашечка, Эльдар одарил меня заговорщицкой улыбкой, его «букашечки» тоже признавались у нас паразитными, а ведь тебе и вправду в Крыжовень соваться не стоит.
Мое «протестую!» было жалким.
Сама посуди, продолжал Мамаев под одобрительным взглядом начальника приказа, прибыть инкогнито, то бишь незаметно. Одинокая барышня привлечет нежелательное внимание.
Барышня может переодеться кем угодно, холодно улыбнулась я, бродячей неклюдкой, безутешной вдовой, мальчишкой-разнорабочим, в конце концов.
Семен фыркнул. Я переводила взгляд с одного чародея на другого. Эльдар глумливо щурился, Иван качал головой, шеф попросту ждал любых моих слов, чтоб заржать.
Простите, что вмешиваюсь, из темного угла раздалось неуверенное покашливание, но, кажется, я мог бы поспособствовать Евангелине Романовне сохранить инкогнито.
Про Митрофана мы забыли по прискорбному нашему обыкновению. Секретарь Губешкин был юношей скромным до полного растворения в пространстве. Он, оказывается, с самого начала совещания сидел тише мыши в уголке и только сейчас подал голос.
Крестовский уже открыл рот, чтоб что-то эдакое сказануть. Секретарь боялся его до обморока, и я, этого самого обморока опасаясь, проговорила первой:
Извольте, Митрофан Митрофанович, я вся внимание.
Семен рот закрыл. Мамаев мне подмигнул, наши с шефом духоборческие экзерсисы его забавляли.