Ему и жаловаться особо не нужно было, достаточно всего часа общения с сожителем, чтобы понять, что женщины таких как он стараются обходить стороной. Приехал из небольшого городка и, вероятно, был там единственным музыкальным дарованием, по его же собственным словам. Фантастически тощий, он постоянно смотрел в пол, а если, не дай Бог, его собеседник оказывался слишком напорист в разговоре, еще и начинал заикаться. Мой друг-тогда-еще-будущий-экономист относился к нему с плохо скрываемым презрением. И, хотя заикание и опущенный взгляд мой сожитель, к концу учебы, все-таки переборол, он до сих пор оставается крайне невезучим в личном плане.
Зато, когда мой сосед брал в руки инструмент, а учился он по классу скрипки, он преображался. Дело было даже не в виртуозности исполнения музыкант из него был примерно такой же, как и из всех поступивших в консерваторию не без таланта, но в целом весьма посредственный. Менялся он сам, словно скрипка давала ему внутренний стержень, отсутствующий в остальной жизни. С инструментом, из неловкого подростка он превращался в гения, если не по сути, то по внешнему содержанию точно проводник гармоний, транслирующий идеи музы во всем своем великолепии широкие жесты, горящий взгляд, мечтательная улыбка Казалось, что он слышит то, чего не слышат другие. Вероятно, так и было, потому что стоять со скрипкой в руках его явно научили раньше, чем играть и на первом курсе Скрипач сильно лажал. Но делал это так искренне, что я был уверен его взяли учиться именно из-за этой манеры.
Как оказалось, не зря. Из Скрипача вырастили прекрасного музыканта. Ныне он играет в одном из двух официальных симфонических оркестров нашего города, в двух рок-группах и, периодически, в различных фолк-коллективах, обычно распадающихся через полгода после своего образования. Кроме того, Скрипач, несмотря ни на что, был добрым и искренним человеком, в теории всегда готовым разделить любовь к скрипке и отдать ее половину какой-нибудь избраннице. А это, поверьте мне, очень немало. Скрипку он любил.
Друг из Департамента Смерти и Скрипач как были, так и остались моими единственными друзьями. Я всегда был достаточно замкнутым ребенком для детского дома, где, как правило, все держались вместе. Сироты хорошо чувствуют, что для прочих являются кастой неприкасаемых, потомством бандитов и алкоголиков. Существами, которых хочется жалеть, но на расстоянии. Все взрослые говорили своим детям, с кем мы вместе учились, на всякий случай, чтобы те не подходили к нам. Мало ли чем мы болеем и чему можем научить их чада. Но при этом регулярно передавали нам старую одежду своих детей. И это ощущение всех детдомовских сильно объединяло
Я попал детский дом в шесть лет, но того совершенно не помню. Судя по документам, сирота с рождения. Мать бросила в роддоме, но какие-то добрые люди почти сразу усыновили, продержав у себя шесть лет, как собственного ребенка. А потом, опять же, по каким-то своим соображениям, отдали в детский дом. Документы, что были мне выданы по выпуску из детского дома ничего не говорили о причине отказа и кем были те люди понятия не имею.
Говорили, что я долгое время чурался других детей. Меня пытались задирать или пытались идти на контакт, но я всех игнорировал и влился в местный социум лишь спустя два года, став самым обычным обитателем приюта, разве что интровертом.
Все это я не помню. Помню только пианино. Его подарил в детский дом какой-то мужчина, благородно избавившийся от лишней мебели после того, как его мама учительница музыки, умерла. Оно было старым, рассохшимся, с потрескавшимся лаком на стенках, но вполне рабочим. Таким я его впервые увидел, проходя мимо одного из кабинетов.
Надо его настроить и можно будет проводить уроки музыки, говорил стоявший рядом с ним директор паре воспитательниц и те кивали головами.
Для этих целей, из ближайшей школы был приглашен седой мужчина, в прошлом массовик-затейник, считавший основным своим инструментом баян, но имеющий некоторый опыт общения и с пианино. Он провозился с инструментом почти неделю, приглашая, по очереди, разных людей, чтобы те привели его в чувство, а потом собрал всех детей и под присмотром директора проверил каждого на слух.
Помню, как я впервые извлек из пианино звук, нажав на какую-то белую клавишу. Тогда я не знал, как это выразить словами, а сейчас думаю, что почувствовал себя так, словно передо мной распахнулась новая Вселенная. Было в этом что-то могучее и стихийное, полное силы и, в то же время, хрупкое, зависящее только от того, сделаю я правильный выбор в новом звуке или нет. Никогда раньше я не касался музыкальных инструментов, но с того момента точно понял, что пианино и я связаны на всю жизнь.
Поняли это и другие.
Тебе определенно стоит заниматься музыкой, сказал массовик-затейник, к тому времени уже принятый в штат учителем музыки, хотя я больше ничего так и не сделал, просто сидел перед клавиатурой с открытым ртом и ловил эхо открывшегося знания. Как он это понял, я, уже с солидным музыкальным образованием и опытом до сих пор не могу объяснить. Возможно просто выбрал одного ребенка в ученики, чтобы задержаться в детском доме на какой-никакой зарплате