Солнце освещало ухоженные виноградники и зелень фруктового сада, среди которой пунцово горели поспевающие персики, весело искрилась лазурная вода реки, отражая яркую синеву неба, но перед мысленным взором девушки проносились совсем другие картины. Вчерашний разговор с отцом, после того как она заявила о своем желании выйти замуж за Алаксанду, вылился в тоскливый, как в ритуале Туннави, монолог Вашара. Разгневанный отец долго изливал свое негодование, призывая чуть ли не весь пантеон хаттских богов.
Пусть тысяча богов и богинь придут на совет и пусть они видят и слышат и пусть они будут свидетелями неслыханного позора кричал он, воздевая к небу руки с бряцающими на них многочисленными серебряными браслетами. О великий Вурункатти, господин страны Хатти, о небесный бог Солнца Эстан, ты встаешь из моря и всходишь на небо, о могущественный бог Грозы, пастырь человечества, слышите ли вы? Единственная дочь главного жреца хочет выйти замуж за раба
Зинар обиженно вздохнула, заново переживая несправедливость упрека.
«Алаксанду вовсе не раб, мысленно возразила она отцу. Конечно, по происхождению он чужеземец его отец юношей был взят в плен во время знаменитой войны с Аххиявой. Это был первый военный поход нынешнего царя Табарны, тогда только вступившего в совершеннолетие. Но по законам хаттской общины, если за военнопленного выходит замуж свободная женщина, он перестает считаться рабом и становится полноправным членом хаппиры1. Тем более несправедливо называть так его сына, принадлежащего к уважаемому общиной сословию людей орудия. Алаксанду единственный из металлургов умеет делать хафальки2 такой чистоты, что изготовленное из него оружие легко разрубает бронзовые гвозди и перерубает в воздухе платок из тончайшей шелковой ткани. Когда пять лун назад3 он выковал для царя меч, Табарна назвал его лучшим медником, которому нет равных от некогда могущественной Таруисы на закате солнца до Аратты за семью сверкающими горами на восходе и от Аруны северного негостеприимного моря до южной страны Маган за Долгим заливом».
В карих с золотистыми искорками глазах девушки дрожали слезы, темно-каштановые блестящие волосы, развеваясь от ветра, задевали выточенные искусными руками Алаксанду изящные лировидные серьги из хафальки, которые в ответ издавали тихий мелодичный звон.
Наконец Зинар вздохнула и очнулась от грустных раздумий. Она взглянула налево, где солнце клонилось к закату, косо освещая раскинувшиеся на противоположном берегу поля эммера4. Пшеница почти поспела.
«Скоро начнется сбор урожая и Алаксанду отправится отбывать луцци5, снова уколола горькая мысль. Хотя если бы он захотел, мог бы отказаться от полевых работ хаппира освобождает мастеров от этой повинности. Но Алаксанду не станет просить общину. К тому же он любит поработать серпом на свежем воздухе, отдыхая от своего огненного ремесла».
Повернувшись в другую сторону, Зинар в начинающихся сумерках попыталась рассмотреть группу людей, стоящих перед дворцовыми строениями. Величественный дворец царя Табарны из белого камня на фундаменте из эффектно чередующихся темных и светлых каменных глыб возвышался на вершине скалы, представлявшей собой трапециевидное ровное плато, будто специально созданное природой для постройки крепости. С трех сторон дворцовый комплекс защищала излучина реки и обрывистые скалы, а с востока куда выходили главные двойные ворота со сторожевыми башнями по обеим сторонам и аркой, увенчанной скульптурой крылатого льва, глубокий ров с водой, через который был перекинут прочный деревянный мост шириной в одну колесницу. От моста к площадке перед главными воротами пологим серпантином вилась удобная широкая дорога. Помпезно украшенные Львиные ворота, официально именуемые Царскими, предназначались для сообщения с внешним миром, а западные небольшие и без особых украшений, если не считать рельефной фигуры бога-кузнеца Хасамила, вели в мастерские, где работали металлурги: плавили руду и ковали изделия из меди, бронзы, серебра, золота и хафальки.
С того места, где находилась Зинар, была хорошо видна медница, у двери которой стояли два охранника в высоких остроконечных шлемах и коротких льняных туниках, а неподалеку беседовали несколько человек в кожаной одежде, какую носят ремесленники. Сердце Зинар забилось сильнее при мысли о любимом, но, внимательно присмотревшись, она увидела, что Алаксанду среди отдыхающих мастеров нет.
Девушка легко спрыгнула с камня, накинула на голову сбившийся от ветра край длинной накидки густо-синего цвета, в которую была закутана, и быстро направилась по тропинке к меднице. Люди жезла вежливо посторонились, пропуская дочь главного жреца.
Войдя внутрь просторного помещения, она несколько минут молча стояла у двери, любуясь слаженной работой двух обнаженных по пояс молодых парней в кожаных фартуках, стоявших по обе стороны раскаленного докрасна горна. Бросив взгляд на неработающие кожаные мехи для вдувания воздуха, мундштуки которых были вставлены с противоположных сторон в специальные отверстия в нижней части горна, Зинар поняла, что плавка близится к концу. В этот момент один из работающих открыл лëток, и в подготовленную форму хлынула струя раскаленного металла. Как только шлак перестал течь, второй высокий мускулистый юноша длинными щипцами вынул из пылающего горна горящий кусок хафальки размером с две человеческие головы и бросил на большую наковальню, где его подхватил стоявший наготове помощник совсем молодой парнишка, задача которого состояла в том, чтобы клещами удерживать на месте раскаленный металл. Юноша поднял большой кузнечный молот и начал ритмично бить по рубиново светящемуся бруску. Игра мускулов сильного загорелого тела и точно рассчитанные движения молота завораживали и походили на ритуальный танец. Бесформенный кусок металла постепенно превратился в длинную плоскую пластину, которую помощник опустил в большое каменное корыто. Раздалось громкое шипение. Лишь после этого молодой человек поднял голову и улыбнулся Зинар.