Ну-с, присаживайтесь, молодой человек, профессор Ирум, высокий седовласый старик с благообразными чертами лица, кивнул на кожаное кресло напротив. Кивнул величаво, что называется с чувством собственного достоинства, сложив белые холеные руки на чуть выпиравшем брюшке. Присаживайтесь, в ногах правды нет, а разговор у нас предстоит серьезный.
Элай внутренне поежился и осторожно присел на краешек кресла. О чем пойдет речь, он не догадывался, но что ничего хорошего ждать не стоит, знал твердо: хоть и слыл, по слухам, профессор Ирум человеком либеральным и мягким, но должность декана, отвечающего за всё на факультете, обязывала ко многому. В просторном кабинете с заставленными вдоль стен шкафами книг они были одни. Лишь сурово или Элаю казалось? поджав губы, взирал на них Маршал в почетно-докторской мантии (портрет его в тяжелой золоченой раме висел над головой декана). Да беспечно скакал по жердочкам в деревянной клетке на окне желто-зеленый попугайчик бофирской породы, звавшийся в Лахоше «гвардейцем» из-за расцветки.
Ну-с, господин Абон, декан неторопливо взял со стола бумагу и укоризненно покачал головой, «сигнал» на вас поступил, нехороший «сигнал». Откуда, говорить не буду. Сами понимаете, откуда у нас «сигналы» приходят.
Он нацепил на нос очки в тонкой изящной оправе и отвел бумагу на вытянутую руку, как страдающий дальнозоркостью, а затем зачитал густым приятным баритоном:
Третьего дня, в доме студента Отама, Элай Абон, студент четвертого курса исторического факультета Университета, дословно заявил: «Никакой республики, демократии у нас давно уже нет, наши так называемые выборы смешны, а Маршал Бнишу не Хранитель Республики, а ее хоронитель и узурпатор. Да, когда-то в далекой молодости лейтенант-артиллерист Бнишу организовал партизан, Сопротивление и спас Революцию, Республику, разгромил интервентов под Вулоном, этого отрицать не буду, но Маршал Бнишу давно переродился в тирана-самодержца, ничем не лучше прежних князей».
Закончив, декан также неторопливо отложил бумагу и очки и посмотрел на Элая.
Ну-с, молодой человек, что можете сказать по этому поводу?
Голос декана был совершенно спокоен, ровен, но глаза его наблюдали внимательно. Элай опустил голову, лицо залила краска. Кто?! Неужели кто-то с той вечеринки, из приятелей-сокурсников, мог донести в охранку?! Эта подлость не укладывалась в голове. Он, конечно, слышал, конечно, знал, что такое есть, такое бывает, но никогда не верил, что это может произойти в их кругу, среди студентов, те ведь всегда отличались оппозиционностью, фрондерством, не верил, что среди них мог затесаться «неизвестный доброжелатель».
Что же вы молчите, господин Абон?
Элай поднял наконец-то глаза и криво усмехнулся.
А что, у нас и впрямь демократия? И на выборах мы кого-то выбираем?
Страха не было как ни странно, несмотря на кажущуюся робость, меланхоличность, даже застенчивость, критические ситуации действовали на Элая возбуждающе. В такие моменты вдруг просыпалось упрямство, твердость, непреклонность, желание сопротивляться и стоять на своем до конца, хотя в обычной будничной жизни мало что могло заставить подозревать в нем эти черты. Так уж на него действовало столкновение с явной и очевидной несправедливостью, ложью, подлостью, когда поднявшееся негодование ломало привычные рамки существования с их привычными рамками поведения.
А, так всё-таки говорилось? декан пристально глядел на Элая. Я правильно вас понял, господин Абон?
Элай взгляд его выдержал.
Да, господин профессор, говорилось.
Но чуть покраснел. Ведь то, что это было сказано под пьяную руку, значения не имело он подписался бы под теми словами и сегодня. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, истина старая как мир.
«Гвардеец» на жердочке резко защелкал клювом. Профессор Ирум нахмурился и побарабанил по столу.
М-да, неприятная ситуация, и пожевал губами. Я, конечно, уважаю вашу честность, прямоту и признаю, разумеется как частное лицо, что э-э отдельные стороны нашей политической жизни дают основания для подобных высказываний, но как декан, как должностное лицо государственного учреждения я буду обязан прореагировать по закону, а не по велению совести. Я на службе, и разбираю служебный, а не личный вопрос.
Элай развел руками воля ваша, профессор! Профессор откинулся на спинку и вновь побарабанил.
Если честно, мне очень не хотелось бы доводить дело до исключения из Университета, а вопрос сейчас стоит именно так. Всё-таки вы у нас далеко не худший студент, успеваемость хорошая, преподаватели хвалят. Отца вашего я немного знаю, достойный человек, для него это будет тяжелый удар, и о карьере можно будет забыть. С чисто материальной стороны тоже обидно, всё-таки семья ваша, как знаю, не из богатых. Столько потратиться на учебу, и всё зря? он помолчал, пощипал подбородок и вздохнул. Может, нам подумать, как всё это преподнести иначе? Например, напишете объяснительную, что так, мол, и так, спор был шумный, говорили все громко и все разом, друг друга не слушая, а что всё было именно так, я и не сомневаюсь, у нас по-другому спорить не умеют, и вас в шуме-гаме просто не так поняли. Что ничего такого вы не говорили, или говорили, но про времена княжеские, дореволюционные, а потом такие же объяснительные соберем и от других. И тогда я с чистой совестью смогу отписать в Охранный Департамент, что их «сигнал» не подтвердился или имело место обычное недоразумение. Слова будут против слов и с той, и с этой стороны, никто в такой ситуации ничего не докажет, и вряд ли охранка даст дальнейший ход делу. На заметку, конечно, возьмут, но, уверен, мы и так у них все «на заметках». Так как, господин Абон, устраивает вас такой план? Не для выгоды ведь своей стараюсь, только из чувства солидарности студенческой. А мы все здесь студенты, кто нынешний, кто бывший, и должны поддерживать друг друга против всяких господ, что не в свои дела лезут, а?