Гена кивнул:
Вот и правильно заработаешь, не волнуйся, научу даже тебя, захохотал он и добавил: Потому что я лучше всех!!!
Мы колесили по поселкам. Дома темным вечером я посчитал наличку и удивился, каким чудом мне удалось заработать четыреста рублей. Ночью приснились продавщицы сельмагов. Из высоких причесок у них торчали обнаженные, словно антенны телевизора, нервы.
Больше Гену я не видел. Но он навсегда остался для меня суперпрофессионалом «холодных» прямых продаж. Как он красиво и без промахов закрывал сделки за пятнадцать минут! Ему было все равно, кто перед ним, что себе думает. Гена знал: девочка купит. Потому что Гена был действительно лучше всех.
И теперь, когда я устроился в этот справочник, вспоминая иногда его мастерство, жалел, что так и не смог его у него перенять.
Отгуляв неделю собственной свадьбы, вернулась Яночка, дамочка лет тридцати. Красивая, холеная, в праздничном тумане. Из ее сумок на стол перекочевал арбуз, рядом сладко и томно возвышались четыре бутылки шампанского и диковинный торт.
Сотрудники собирали деньги на подарок.
Мне махнула рукой Нина. Это нечто среднее между секретаршей Верочкой из «Служебного романа»3 и консьержкой многоэтажки спального района. Пошлость и агрессия, самодовольство и бахвала глупости сплелись в ней, как сплетаются в экстазе змеи в террариуме. Жирные телеса, обтянутые адской леопардовой тряпкой, перекатывались от одного офисного стола к другому. Докатились и до меня.
У Яночки была свадьба, мы собираем по сто пятьдесят рублей, протараторила мне на ухо Нина.
У меня в кармане сто рублей, из которых сорок я потрачу на дорогу к четырем клиентам, шестьдесят проговорю с сыном на почтамте и на остальные надо попасть домой. Я настолько измучен, что мне даже не стыдно.
У меня сегодня, правда, нет. Может, займешь? Я как получу отдам.
Да откуда я знаю, когда ты получишь! глядя в сторону, цедила Нина, давай, решай сам. Займи у кого-нибудь.
Займи! Ты не заняла, а кто займет? Мы же работаем без зарплаты, за проценты.
Конечно, я надеялся на сегодняшние встречи. Да и вообще, собираешь весь год на дни рождения, а потом увольняешься за две недели до своего, и плакали твои денежки
А эту Яночку я вообще впервые вижу!
Я сел за свою часть стола. Налил чаю. Сжевал половину пирога, поправил галстук, в котором я теперь хожу большую часть дня, и вышел за дверь, оставив за спиной торжество, на котором меня не ждали.
А эту Яночку я вообще впервые вижу!
Я сел за свою часть стола. Налил чаю. Сжевал половину пирога, поправил галстук, в котором я теперь хожу большую часть дня, и вышел за дверь, оставив за спиной торжество, на котором меня не ждали.
Глава 2. Святой день
Город М раз в десять больше моего родного города. Я в нем слепой котенок. Он танком, похожим на тот, что я видел здесь на площади, наползает на меня. У меня еще нет нормальной работы, и домой (всего четыре остановки) добираюсь обычно пешком экономлю.
До сих пор Города М не знаю совершенно. В офисе на двадцать пять менеджеров два компьютера, и за них случается настоящая драка. Мне же приходится по полчаса таращиться на бессмысленные черты переулков в программе ДубльТрис, пока не становится страшно от этих лезущих друг на друга, перепутанных между собой улиц. Глядя на эдакую профанацию, коллеги, озабоченные тем, чтобы распечатать себе тоже карты маршрутов, вдруг обнажают свои темные стороны: становятся на удивление раздражительными и даже нетерпимыми. Только насытившись узловатыми венами улиц на карте города М, они возвращают себе светлую ипостась и благопристойное выражение лиц.
Я выхожу в реальный мир, и карта оказывается бессильной, бессмысленной пустышкой, как девальвированный рубль. Мне положи миллион карт в карман, а я все равно выйду на три остановки раньше нужной.
Пошел три остановки пешком. Курил и думал: вот так идешь где-то в Центральной полосе России, в конце октября в зимней куртке и туфлях, потому что подошву на сапогах починить нет возможности. Прокатываешь двадцать четыре драгоценных рубля, с трудом находишь обшарпанное здание. А тебе отказывают.
Так оно и случилось.
Блеснул лысиной косогор. И единственным серым обшарпанным бельмом на его глазу воззрился на мир клуб «Hollyday». Стены и дверь его были живописно разрисованы и с первого взгляда казались заштопанными. Вот тебе и знаменитый на полгорода ночной клуб «Святой день»!
Я вспомнил, как раньше, едва не каждые выходные, мчался по ночному городу в такси, а из темноты уже зазывали огнями, раскрывали объятия грандиозные двух-, трехэтажные особняки. Встречали фейерверками иллюминированного счастья, ожиданием волшебного адского времени, полного чудес, ворвавшихся сюда ради тебя клоаки, смердящие кайфом непомерным
Может, маскируются от налоговой?
Внутри вместо знаменитого запаха ночной жизни, который отсюда никогда не выветривается, вонь и темень.
Менеджер Дима вел меня наверх и то и дело повторял: «Осторожно, ступенька». Я спотыкался, но шел. Как и все эти дни.
В офисе натренированным молниеносным движением руки достаю бумаги, буклеты, раскладки, статистику и завожу свою пластинку. Дима прерывает без церемоний: