Я зашел к нему в его просторную старую квартиру на последнем этаже монументальной сталинки с аркой в семь этажей, высоколобыми балконами с колоннами, гулкими парадными с театральными перилами, открытой лифтовой шахтой и двустворчатыми окнами в пол под пять метров. Из его окон открывался вид на океан, на горизонте маячили маленькие, но узнаваемые силуэты военных кораблей с радиолокаторами и вертолетными площадками. Дом стоял у самого берега, на обрыве, под которым лежал узенький пляж из жесткого песка, смешанного с тиной, галькой и океанским мусором на таком не позагораешь, можно только ходить в резиновых сапогах и сидеть на принесенном с собой складном стульчике. Пляжа из окна не было видно его закрывал обрыв но я знал, что он там. Дедушка сделал все по своему вкусу.
Я зашел к нему в его просторную старую квартиру на последнем этаже монументальной сталинки с аркой в семь этажей, высоколобыми балконами с колоннами, гулкими парадными с театральными перилами, открытой лифтовой шахтой и двустворчатыми окнами в пол под пять метров. Из его окон открывался вид на океан, на горизонте маячили маленькие, но узнаваемые силуэты военных кораблей с радиолокаторами и вертолетными площадками. Дом стоял у самого берега, на обрыве, под которым лежал узенький пляж из жесткого песка, смешанного с тиной, галькой и океанским мусором на таком не позагораешь, можно только ходить в резиновых сапогах и сидеть на принесенном с собой складном стульчике. Пляжа из окна не было видно его закрывал обрыв но я знал, что он там. Дедушка сделал все по своему вкусу.
На стене висели часы с маятником это была точная копия часов из нашей квартиры на проспекте Металлистов в Питере, где они с бабушкой прожили почти 40 лет. Кроме часов, из той квартиры здесь ничего не было. Тусклая атмосфера пасмурного приморского дня сочилась сквозь шторы, отражалась в огромном книжном шкафу со стеклянными дверцами за дедушкиной спиной. Полное собрание сочинений В. И. Ленина начиналось за его левым плечом и продолжалось за правым, из-за головы выглядывало фото его собственное черно-белое фото в пальто и шляпе, сделанное мастером в каком-то старом салоне. Оно было отретушировано раскрашенно поверх масляной краской, как дедушка любил делать. Других фото в комнате не было.
Ну что, Вань, как у вас дела? спросил он довольно сухо, глядя в окно.
Он никогда не называл меня так при жизни. «Иван», «Ванчо», «Ванька», но «Вань» это было совсем на него не похоже. Впрочем, и я не знал его таким почти моим ровесником, тоже художником, тоже занятым, тоже раздраженным всякими мелочами, отнимающими время.
Да все нормально, дед, ответил я.
Я тоже никогда бы не назвал бы его так «дед». «Деда», «дедушка», но «дед».
Как мама?
Отлично, улыбнулся я.
Штора отлетела, и я заметил, что погода поменялась вышло солнце, проступили куски неба, облака выстроились уходящими к горизонту рядами булок, океан застыл и заблестел, как свежая краска. Мне в лицо подул насыщенный миллионами запахов бриз, вместе с ними пришел миллион вопросов, которые я внезапно захотел задать деду но они тут же улетучились, едва штора опала.
Вот, поехала в Испанию, закончил я, показав рукой за окно, где, вполне возможно, не было ни Испании, ни мамы, ни вообще чего бы то ни было человеческого.
Хорошо, кивнул дедушка. Ты как сам, работаешь?
Да, дедуль! оживился я, и опять, поддавшись мгновенному порыву, собрался было рассказывать ему о своих проектах, о готовящемся альбоме, о вышедшей книжке, но резкий хлопок форточки (дед поморщился) заставил меня осечься на полуслове.
За окном раздался гул. Над домом пролетел военный самолет с маркировкой U. S. AIR FORCE.
Ну, славно, сказал дедушка. Обычно про такой тон говорят «подытожил», про себя отметил я.
Я понял, что официальная часть визита подошла к концу, и теперь все, что мне осталось это свободные «плюс-минус десять минут», которые я могу использовать по своему усмотрению, не выходя за границы этикета ничего не должных друг другу деловых людей. Я еще раз окинул комнату взглядом, встал из-за стола, подошел к окну, всмотрелся в горизонт корабли были подернуты маревом, они дрожали и искажались, медленно перемещаясь и вращая своими орудиями, в них не было никаких признаков иллюзии. Снова раздался гул намного громче, чем в предыдущий раз. Стекла задрожали, завибрировали под моими ладонями, затрясли пыль, частички паутины и высохших мух, скопившихся между рамами. Окно заколотилось сильнее, чем просто странно, грубее, чем просто реалистично, от чего у меня где-то в животе железно задребезжала и стала натягиваться тонкая струна паники, постепенно набирая свой высокий нестерпимый тон. Сверкающий на солнце, играющий стеклами кабины, лопатками двигателей, пулеметными башнями, различимый в мельчайших деталях, над домом заходил на новый круг американский стратегический бомбардировщик B-52 образца начала 60-х. Дедушка сидел неподвижно в кресле и поглаживал бороду. Я наконец решился и спросил:
Дедуль, скажи, мы на острове, да?
Да, просто ответил он. Не эпично, не монументально, просто «да».