Рация, которую мне выдали уже к концу дня, представляла собой небольшую коробочку размером десять на пятнадцать и цеплялась к армейскому ремню. От рации шел шнур с наушником на резинке, одевающемся на голову под каску. От наушника ко рту шел маленький, черный микрофон. Рация имела всего два канала связи и была односторонней. То есть меня было слышно. А я мог слышать только, когда отпускал клавишу. Но в мою задачу, как выяснилось, слушать не входило.
– За учащимися будет двигаться дивизионная агитационная машина с динамиками, и вас будет слышно в эти динамики всем.
Меня это мероприятие веселило. Выглядело все немножко по-детски, немножко по-пионерлагерски. Казалось, что мы не служим, а играем в какую-то детскую военно-спортивную игру. Я представлял, как удивится отец, увидев меня на экране телевизора. Как покажет маме и скажет:
"Смотри, мать, нашего оболтуса показывают".
Радостные дни на полигоне сменялись скучными нарядами по роте или по столовой, небольшими тренировками и занятиями, а также мелкой армейской текучкой.
– Товарищ сержант, – подошел ко мне Харитонов.
– Чего тебе, воин? – вставать с койки было лень.
– У меня тут, это… телеграмма.
– Жена родила?
– Я не женат… брат умер…
Я вскочил.
– Мои соболезнования, зема. А сколько ему было?
– Двадцать три. У него сердце больное было. Операцию сделали.
Думали, что все будет в порядке, а он… – солдат с трудом сдерживал слезы.
– Так тебе на похороны надо… Поезд через два часа. Пошли.
Мы с Харитоновым подошли к канцелярии ротного, где заседали офицеры.
– Разрешите, товарищ старший лейтенант? – толкнул я, постучавшись, дверь.
– Заняты. Не видишь совещание?
– Мне срочно, товарищ старший лейтенант. У солдата телеграмма…
– Выйди!
– Срочная телеграмма, брат у солдата умер.
– Мои соболезнования. Брата не вернуть, а у нас важное совещание.
Выйти и подожди снаружи.
Я вышел, громко хлопнув дверью. Ни одно совещание не могло быть важнее такого горя. Но командир роты считал иначе.
– Потерпи, ему сегодня "пистон" вставили. Сейчас ротный свой
"пистон" передаст дальше, выдохнет и решим.
Через несколько минут из канцелярии вышел замполит. Я вкратце описал ситуацию.
– Ему нельзя ехать. Он присягу еще не принял. Вот если бы принял…
Ни на какие уговоры замполит не соглашался. Я пытался взять на себя ответственность, заверял. Замполит был непреклонен.
– Все понимаю, все. Но не могу. Нельзя. Не положено. Пока присягу не принял…
– Товарищ старший лейтенант. Так давайте организуем ему присягу.
Прямо сейчас.
– Ты рехнулся, Ханин? У тебя совсем башню снесло?
На шум вышел ротный.
– Ханин, ко мне. Ты чего тут воду мутишь? У меня перед показухой каждый солдат на счету.
– Вам, товарищ старший лейтенант, показуха важнее человеческой жизни?? А если солдат застрелится?
– Значит, не давай ему автомата!
– При чем тут автомат? У него родной, единственный брат умер.
– Все! Закончили!! Или ты чего-то не понял? Я все сказал!
– И принял бы присягу – все было бы легче, – вторил ему замполит.
– Свободен. Оба свободны.
Мы отошли в сторону. Слезы текли у Харитонова по щекам.
– Спасибо, товарищ сержант. Спасибо Вам.
– За что спасибо? Ничего же не сделали.
– Ну, а что от Вас зависит?.. Если они не хотят, – ударение на слове ОНИ звучало очень отчетливо, – значит, не сделают. Не бойтесь, стреляться я не буду и не сбегу.
– Верю, что не сбежишь. Пойдем со мной.
– Так ведь уже послали… ничего не выйдет, товарищ сержант…
– Ротный и замполит роты не одни офицеры в полку. Пойдем. Волков бояться – в лес не ходить.
И мы направились к замполиту полка.
Подполковник Станков оказался у себя в кабинете. Вкратце выслушав историю, он встал и протянул солдату руку…
– Мои соболезнования. Ты один в семье остался?
– Ага. Еще жена брата и племянница.