Я вывалил все конфеты на стол дежурного по караулу. Стоящие рядом сержанты радостно похватали конфеты. Взял парочку и капитан. Снимая ремень, я рассказал свежий, услышанный в Москве анекдот, мы дружно посмеялись. Мне дали теплого чая в синем, пластиковом стакане.
– Товарищ капитан, а можно мне посмотреть записку об аресте? – попросил я.
– Смотри, твоя же, – ухмыльнулся капитан.
На записке стояла полковая печать, и была размашистая подпись, не сильно похожая на ту, что поставил мне "кэп" на увольнительной.
– Насмотрелся? Пошли. Бочков, отведи его в пятую камеру.
Камера оказалось пустая. Я сел на откинутую лавку и вспомнил, как через три недели армейской службы я заступил в свой первый караул выводным именно сюда, на гауптвахту. А вот сейчас я сам был арестованным на этой же гауптвахте. В размышлениях я провел до вечера, когда приехали, вывозимые днем на работы, другие арестованные. Все они были солдатами, и в камере, предназначенной для сержантского состава, на ночь я остался один.
В два часа ночи в замке провернулся ключ, издав страшный скрежещий звук, дверь отворилась, и мне в лицо засветил ярки луч фонаря.
– Фонарь убери, придурок, – крикнул я
– Встать! Рожу покажи. Ханин? Это ты? – фонарь отодвинулся в сторону, и я увидел майорскую звезду.
Некогда командир третьей батареи, а ныне командир дивизиона майор
Коносов стоял передо мной.
– Ты как сюда попал? На сколько тебя?
– Трое суток. С лейтенантом поспорил…
– За спор на трое суток не сажают. Побегать хочешь?
– Неа. Спать хочу. Я с наряда по роте сюда попал.
– На нет и суда нет. Спи, – и майор вышел из камеры.
– Камера подъем, – раздался крик в коридоре. – Курите, сволочи? Я запах чую. Камера, строится на улице. Бегом!! Последний получает дополнительные трое суток ареста.
Утром следующего дня, после завтрака нас построил помощник начальника гауптвахты. Лицо у прапорщика выглядело помятым, красный, загнутый крючком нос нависал над верхней губой, которая была разбита, маленькие красные глаза подтверждали, что помощник начальника гауптвахты явился на службу после большой попойки. В дивизии ходили слухи о пьянстве прапорщика, и подобное состояние не предвещало ничего хорошего.
– Граждане алкоголики, пьяницы и тунеядцы. Я сейчас буду называть фамилию, вы будете громко отвечать "Я!" и называть срок ареста и причину ареста. Ясно?
– Так точно.
Он называл фамилии. У большинства наказанных сроки ареста соответствовали трем или пяти суткам. Основными причинами были самоволки и неуставные взаимоотношения, не раскрывающие, кто был зачинщиком.
– Ханин.
– Я. Трое суток ареста. Хрен знает за что.
– Что значит, хрен знает?
– Я же не писал записку об аресте.
– Причину сам знаешь.
– Так точно. Некорректное поведение командира взвода, вылившиеся в неуставные отношения…
– Командира взвода исполняющего обязанности командира роты? Ты ротного на хер послал.
– Никто его туда не посылал, – твердо сказал я и тихо добавил, – он и так там, только ноги свесил.
– Будешь припираться, получишь еще пять суток ареста. Ясно?
– Так точно!
Ворота забора вокруг караулки распахнулись, и в них вошли двое парней в черной новенькой танковой форме, заправленной в хромовые сапоги. Вид у парней был бравый, взгляд почти дворянский, и свидетельствовал о том, что к солдатам срочной службы они имеют отношение только из-за известного места пребывания. И только кокарда на фуражке говорила, что эти ребята не являются офицерами. За спиной у обладателей хромовых сапог шел солдат с автоматом.
– Кто такие?
– Курсанты новосибирского политучилища.
– Нарушаете, товарищи курсанты?
– Никак нет, это товарищ майор ошибся. Ему потом на это укажут, – нагло ответил один из курсантов.