Последние
"дембеля" распростились с армейской службой, и часть сержантов в батальоне перераспределили, в результате чего у нас добавилось
"дедов" из других рот. Все мы, конечно, были знакомы, но одно дело видеться, другое дело – служить в одном подразделении. Исполняющим обязанности старшины был назначен "дед" – старший сержант Бугаев, минчанин крепкой наружности, так ни разу и не побывавший дома за время службы. Увидеть дом ему хотелось до ужаса, и он готов был землю грызть перед Салюткиным, который, утверждая, что его вот-вот официально назначат командиром третьей роты, обещал Бугаеву краткосрочный отпуск на Родину за его, "бугаевскую", вечную преданность. "Бугай" искренне верил обещаниям лейтенанта и старался изо всех сил.
Во всей этой катавасии мне отводилось временное место командира третьего взвода до назначения на эту должность офицера, в заместители которого я и должен был в последствии перейти. Но утром в день возвращения мне это было, мягко говоря, "до фени". Я проспал завтрак и лежал в воспоминаниях о днях, проведенных в Москве, и сожалениях о том, что так и не съездил в Питер. Именно в состоянии мечтающего, валяющегося на армейской койке, меня и увидел Салюткин.
– Ты заболел? Почему не в санчасти?
Салюткин явно недолюбливал меня еще в мою бытность курсантом первой мотострелковой роты, а тут я оказался в его непосредственном, хотя и немного странном, подчинении.
– Я только из командировки вернулся…
– Подъем! Построить новобранцев. Доложить! – и Салюткин удалился в каптерку к "Бугаю".
Нехотя я встал, умылся, перепоручил построение Самсону и пошел уточнять с Сашкой, какие у нас планы.
– Надо бы документы сдать, – вспомнил Сашка.
– Можно и в город уйти, а документы вечером, часов в шесть, сдать…
– А чего в городе-то делать? У нас несколько солдат новых появилось, один выпендривается. Наверное, решил, что ему тут детский сад. Я его повоспитывать хочу, привести к первоначальному состоянию бойца.
– Ну, я чайку у писарей хлебну, и пойдем сдавать в "строевую".
– Договорились.
Штаб батальона оказался закрытым, и я зашел в канцелярию ротного.
За столом ротного сидел короткостриженный, белобрысый, перепуганный солдат и что-то писал. Он даже не поднял головы, когда я вошел.
"Оборзел солдатик? – подумал я. – За неделю оборзел?".
– Встать!! Смирно!!
Солдат вскочил.
– Чего вылупился, воин? Как фамилия-то?
– Назарчук, – выпалил он, выкатывая на меня глаза.
– Ты почему не приветствуешь старших вставанием? – спросил я.
– Задумался, выполнял приказ…
– Приказы отменяют уставы, товарищ солдат?
– Никак нет!
– Чей приказ выполнял?
– Гвардии младшего сержанта Доцейко, – и с этими словами солдат опустился на стул.
– Ты чего, солдатик? – опешил я. – Была команда садиться? Устал?!
Так сейчас лежать будешь!! Выйти из-за стола!! Приказа не слышал??
Бегом!!!
Назарчук выскочил из-за стола.
– Уже и крючок не застегиваем? Ремень расслаблен? "Бурый" солдат, совсем "бурый". Упор лежа принять!! Отставить, не резко! Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два, раз-два.
Назарчук не очень умело прижимался к полу, стирая униформой пыль с досчатого пола, и с усилиями поднимал свое тощее тело.
– Раз-два, раз-два.
Дверь канцелярии открылась, и в помещение вошли Сенеда, Доцейко и
Родионов.
– Ты чего моего писаря гоняешь? – поднял брови Доцейко. – Привет, кстати. Как съездил?
– Привет всем. А у тебя уже свои писаря появились? – ответил я вопросом на вопрос, и, присев на корточки, опустил голову к "духу".
– Команды "прекращать" не было. Раз-два, раз-два.
– Потом заскочи, – бросил мне Родионов, и они с Сенедой вышли.
– Откуда ты, орел? – спросил я Назарчука.
– Из Ростова.
– Молодец, а годков тебе сколько, сынок?
– Двадцать шесть скоро.
– Сколько? – я соскочил со стола, на котором сидел.
– Двадцать шесть.
– Ты с "высшим" что ли?
– Ага.